Социальная сеть "Ковчег" - 1 часть

Прошло три дня. За эти дни я ещё раз понял, что самое страшное — это ждать и догонять. Пикожучки у меня сломались. Сколько я ни вызывал Тринити, она не отвечала. Лист выполнял свои функции исправно, но без голоса. Работал в это время я из рук вон плохо. Все окружающие спрашивали, что со мной случилось, но я не мог им сказать. Я просто ждал. Когда наступил третий день, я надел самую лучшую свою рубашку. Я ждал весь день. Но ничего не происходило. Лишь под самый вечер я встретил своего первого клиента.

Он приехал на том самом флипе, который я продал ему 30 лет назад. Я как раз находился на улице и осматривал территорию «Эдема», когда он тихо подъехал ко мне сзади. Я не сразу его услышал — всё происходило беззвучно. Я даже вздрогнул, когда увидел, что слева со мной поравнялся дьявольски красный автомобиль. Я и не знал, что флипы могут передвигаться без звука. Это было запрещено законом.

Когда флип поравнялся со мной, он остановился. Пассажирское тонированное стекло опустилось. Оттуда пахнуло серой, как будто внутри этого флипа дети жгли спички. Я остановился и наклонился к пассажирской двери, чтобы заглянуть внутрь.

На меня через приспущенное пенсне смотрел Михаил Петрович. Он махнул мне рукой, призывая сесть в машину. Я не послушался. Я стоял, согнувшись, и пытался вспомнить его фамилию. Вспоминал, что ничего хорошего его визит сулить не может. Я выпрямился и осмотрелся вокруг, пытаясь найти свидетелей. Но, на удивление, площадка у «Эдема» была пуста.

Кричать было бессмысленно. Тяжёлое предчувствие настигло меня, но любопытство было сильнее. Я, немного помедлив, открыл дверь и сел в машину. Флип медленно ускорился и направился к выезду на трассу. Когда мы выехали на оживлённое шоссе, Михаил Петрович включил звук мотора и стал набирать сумасшедшую скорость. Его лицо было лишено эмоций. Чтобы разбавить тишину, я спросил:

— Добрый вечер, Михаил Петрович!

— Привет, Володя, — ласково улыбнулся он, мельком посмотрев на меня.

Уже когда я начал говорить, я вдруг осознал, что он совсем не изменился. Он как был пожилым человеком, так и остался. А вот я догнал его по возрасту и сейчас ощущал себя его ровесником. Пахло мистикой. Несмотря на необычность ситуации, я понемногу успокоился.

— Пристегнись, пожалуйста, — тихо сказал Михаил Петрович, — а то мало ли что, мне нужно довезти тебя в целости и сохранности.

И только тут я осознал, что впервые в жизни забыл пристегнуться. Я остро почувствовал потребность вести себя как обычно. Это бы меня успокоило. Я смотрел на свои дрожащие руки и пытался остановить их силой мысли. Получалось плохо. Чтобы занять руки, я достал свой лист и прикрепил его к передней панели. С его помощью я намеревался узнать, куда мы направляемся. Но лист был отключен. Впервые в жизни он не включался.

Мы ехали около двадцати минут. Я собирал в кучу все произошедшие мелочи и уже подозревал, что Штерн — это именно тот, кого я боюсь. Но мой организм уже вошёл в шоковое состояние, и я был спокоен. Я старался сформулировать основные вопросы к нему. Коровьев молчал всю дорогу, его лицо оставалось спокойным. Когда мы проезжали стену из красного кирпича, он посмотрел на меня со значением, поправил пенсне и сказал:

— Мы подъезжаем.

У меня было дежавю. Мы уже приезжали сюда с Михаилом Петровичем. Это было в день нашего знакомства. Моя память с трудом работала, но я вспомнил, как мы приезжали сюда, чтобы показать флип его другу. Это было очень давно. Михаил Петрович, как и в тот раз, не стесняясь, ехал прямо по Красной площади. Он даже припарковал свой флип прямо у Лобного места.

Он открыл двери и вышел. Я отстегнул ремень и последовал за ним. Когда я проходил вдоль Лобного места, я провёл пальцем по его круглой каменной стенке. Она была холодной и шершавой. На моём пальце осталось немного жёлтого песка.

— Знаешь, почему эту конструкцию называют Лобным местом? — неожиданно спросил задержавшийся Михаил Петрович.

— Потому что тут казнили, — ответил я, — тут «рубили лбы». Поэтому так и назвали.

— Неправильно, — улыбнулся Коровьев. — И почему люди так любят повторять ошибочные слухи?

— А почему тогда? — немного обиженно спросил я.

— Эту конструкцию впервые соорудили при Борисе Годунове, — начал объяснять Михаил Петрович. — Это была главная трибуна Москвы. С этого места провозглашались царские указы. Сюда на праздники возлагались на всеобщее обозрение мощи святых. А казнили не тут, вон там делали деревянный эшафот и отправляли в последний путь взбунтовавшихся стрельцов.

Михаил Петрович снова удивлял меня своими знаниями, как и в тот раз, когда рассказывал про устройство флипа. Я вспомнил, как в ту нашу встречу перепутал капот с багажником. Михаил Петрович пошёл в сторону ГУМа. Я направился за ним и спросил вдогонку:

— А почему тогда лобное?

— Потому что это самое видное место, — поднимаясь по лестнице, ответил он. — «Лобное место» — это перевод еврейского слова «Голгофа», что означает «гора».