Некоторые материалы, представленные в этой книге, могут быть использованы для подкрепления тезиса Лефевра, в то время как другие ему противоречат. Мы оба принимаем концепцию целостности как внутренней взаимосвязанности. Мы также оба считаем, что урбанизм нужно понимать как самостоятельную целостность, которая выражает и формирует отношения с другими структурами в целостности. Ни он, ни я не видят урбанизм как просто производную других структур. Лефевр также пытается встроить в свой анализ адекватные концепции пространства. Он указывает на конфликт между диалектикой социального процесса и статической геометрией пространственной формы и приходит к размышлениям на тему «социальный процесс — пространственная форма», которые не так уже отличаются от концептуальной основы этой книги. Урбанизм, поскольку он обладает собственными законами трансформации, складывается, по крайней мере частично, на основе базовых принципов пространственной организации. Особая роль, которую играет пространство и в организации производства, и в формировании моделей социальных отношений, последовательно выражается в городской структуре. Но урбанизм — это не
Город как запечатленная в застройке форма и урбанизм как образ жизни должны рассматриваться отдельно друг от друга, поскольку они разделились в реальности. Когда-то они были синонимами, но те времена прошли. Мы можем проследить первые признаки этого разделения в прошлых эпохах, но только с индустриализацией и внедрением рыночного обмена во все секторы и сферы антагонизм между городом и деревней был наконец преодолен. Город, пригород и сельская местность теперь вовлечены в городской процесс. Урбанизация сельской местности, конечно, не завершена, и наш ответ на тезис Лефевра будет зависеть отчасти от того, идет ли речь о Колумбии, Китае, Франции, США или каком-то другом государстве. Но по мере того как давнишнее противоречие между городом и деревней начинает играть все более скромную роль, в самом сердце процесса урбанизации возникает новый антагонизм. На глобальном уровне мы видим конфликт между метрополисными центрами мира и отстающими странами (см. гл. 6). На местном уровне мы видим наплыв сельских проблем в города: в США центры городов наводняются черными из деревень и белыми из Аппалачей, в большинстве стран третьего мира исход из сельских районов приводит к формированию нестабильного «люмпен-пролетариата» (как называет их Фанон), который обычно селится в трущобах вокруг крупных городов. Городская бедность — это в большинстве случаев изначально сельская бедность, принявшая в городской системе другую форму. И тут нам приходится согласиться с мыслью Лефевра о том, что урбанизация сельской местности отзывается рурализацией города.
Новые антагонизмы возникают также вследствие изменения масштабов и плотности городской организации. Становится все труднее поддерживать границу между общественным и частным, особенно когда в действие вступают те внешние эффекты, которые мы обсуждали в главе 2. Традиционные концепции прав собственности кажутся больше не работающими и должны дополняться выделением прав коллективной собственности путем политической организации пространства. Антагонизм между центром города и пригородами становится основной темой в американской политике (см., опять же, гл. 2). Трудность различения общественного и частного (являющаяся следствием городской организации) ведет к необходимости более активного правительственного вмешательства. Древний способ экономической интеграции — перераспределение — приобретает новую форму, соответствующую новым обстоятельствам. Поскольку правительство в принципе подлежит демократическому контролю, социальные отношения, управляющие производством и перераспределением, должны быть основательно реорганизованы (как это происходит, например, в государствах всеобщего благосостояния). И поскольку эти новые отношения вступают в конфликт с организационными требованиями производства, усиливается давно существующее противоречие. Все эти антагонизмы (и многие другие) отчасти приобретают структурированный характер благодаря процессу урбанизации.