Социально-психологические аспекты активности

Особняком в рассматриваемом процессе стоят действия советской власти, которая, с одной стороны, поддерживала стремление людей улучшать свои достижения ради самих достижений и предлагала им дифференцированную систему морального поощрения за разные виды успеха, что не могло не способствовать формированию у многих советских людей устойчивой мотивационной диспозиции достижения, а с другой, лишала их материальных стимулов достижения успеха, подвергая моральному осуждению за карьеризм и уголовному преследованию за частную экономическую инициативу. Подобная общественная практика, осуждающая личные или семейные мотивы стремления к успеху и возвеличивающая мотивацию служения обществу, отечеству или, в крайнем случае, своему коллективу [112, с. 160], является очень плохо изученной с точки зрения ее влияния на коллективную мотивацию достижения. К сожалению, вне поля зрения эмпирической психологии остались и процессы, протекавшие в России в 1990-е годы, о которых речь шла выше. Однако экспертные оценки происходившего в нашей стране в недавнем прошлом позволяют заметить, что проблема динамики коллективной мотивации достижения является более глубокой, а опосредующие ее социально-политические, экономические и собственно психологические механизмы более сложными, чем это пока что описано в соответствующей литературе.

В этом отношении, в связи с отсутствием необходимых широкомасштабных социально-психологических исследований, определенную пользу могли бы принести теории, объясняющие функционирование мотивации достижения на уровне индивида.

Так, например, из классического закона Аткинсона, постулирующего, что мотивация достижения определяется привлекательностью цели и трудностью достижения этой цели, вытекает, что государство, не будучи в состоянии повысить привлекательность цели, может манипулировать формированием коллективной мотивации, формируя впечатление о невысокой трудности достижения цели («И нам любое дело по плечу!»).

В то же время знание того, что лица с выраженной потребностью в достижении предпочитают умеренный риск, при котором вероятность успеха колеблется в пределах от 0,3 до 0,5, требует отделить информацию, нацеленную на привлечение наиболее активных людей от широко ориентированных призывов. Для энергичной, уже мотивированной на достижение части общества должны изобретаться специальные цели и специальные дела, имеющие повышенную сложность реализации, т. е. своего рода задачи для «избранных», характеризующиеся хотя бы умеренным риском. Указанными закономерностями, кстати, широко пользовались работники советского агитпропа, может быть, и не знающие указанных теорий, но имеющие хорошую интуицию в том, что касалось влияния на массовое сознание. Обычные предложения поехать в колхоз (хоть на летнюю практику, хоть по распределению) ни у кого никогда не вызывали энтузиазма. Зато призыв, преодолевая трудности, поднимать целину собрал под свои знамена значительную и весьма активную часть молодого населения страны. В дальнейшем, аналогичный подход, направленный на героизацию и романтизацию вполне обыденных дел, пытались применить на строительстве БАМа и других комсомольских стройках, подчеркивая «первопроходческий» и «покорительский» характер ожидаемых свершений.

Или взять, например, выдвинутое в рамках атрибутивной теории Б. Вайнера положение о том, что приписывание неудачи недостатку усилий способствует увеличению мотивации достижения индивида, а приписывание неудачи недостатку способностей ее уменьшает. Отсюда, применительно к практике реализации информационной политики, вытекает, что пропаганда, утверждавшая, что любая кухарка может управлять государством (а если у нее не получается, то это не от отсутствия способностей, а от того, что она недостаточно старалась), должна способствовать повышению коллективной мотивации достижения, а значит, и увеличению активности масс, в то время как государственная политика и пропаганда, ориентированная прежде всего на способных людей, будут снижать рост общей активности населения в целом. И если, например, анализируя уровень мотивации достижения с помощью нарративных источников, сравнить средневековый Китай, в котором многие простые люди стремились выдержать госэкзамены и войти таким образом в привилегированный класс чиновников, но осуществляли это далеко не все из желавших, и постреволюционную Россию рубежа 1920 – 1930-х годов, то такое сравнение скорее всего покажет, что средневековые китайцы вряд ли имели такой же высокий уровень коллективной мотивации достижения, как те, кто хором пел: «Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем тот станет всем!».