Соцветие поэтов

Татьяна Лестева

Вера Инбер (1890 - 1972)

«От легких касаний мигрени…»

От лёгких касаний мигрени
в ушах слышен шёпот и звон.
Пусть бродят прозрачные тени,
я верю в предутренний сон.

Мне снится, что звёздное небо

заходит тихонько в мой дом.
Я верю отчаянно, слепо:
Гомер был со мною знаком.

Я счастье ему приносила,

судьбой была связана с ним.
Не этого там я просила,
ведь слава растает, как дым.

Хотела быть просто влюбленной,

не ведать забот и стыда,
желанной, счастливой, покорной
и только его навсегда.

И губы пахли мятой и грехом,

но было это раньше, а потом...

2013

Письмо сыну

Я знаю, ты на линии огня
лицом к врагу, – он подлый и ужасный.
Ты был надеждой светлой для меня:
единственный, желанный и прекрасный.
А враг глумится над отчизной нашей,
будь твёрд в бою, отважен и бесстрашен.

Не жди, пока укутают снега

всю землю – от Днепра и до Урала.
Убей его, сейчас убей врага!
Он ненасытен и ему всё мало.
Будь прокляты фашистские злодеи.
Молю тебя, – нажми курок скорее.

Мы отошли от Ветхого завета,

у нас теперь одно лишь чувство — Месть.
Он мёртв уже – благодарю за это!
Я от тебя лишь эту жажду весть.
С лица земли их будет сотни стертых
врагов — за каждого из наших мертвых.

2013

Две жизни Веры Инбер

1.

На свете не так много стихов, над которыми я плакал, — и это не обязательно хорошие стихи: у цветаевской любимицы Сонечки Голлидей всё было в порядке с литературным вкусом, а плакала она всё же не от цветаевских стихов, а от «Дарю тебе собачку, прошу её любить». И всё-таки заставить читателя рыдать и умиляться — серьёзная заслуга, ибо чувства эти благотворны. Понятно, почему я два часа не мог успокоиться после есенинской «Песни о собаке», — я и сейчас её считаю одним из величайших русских стихотворений — но не возьмусь объяснить, почему в возрасте этак десятилетнем я ревел над стихами Инбер: «Поздней ночью у подушки, когда все утомлены, вырастают маленькие ушки, чтобы слушать сны». Что здесь такого? Сплошная ведь идиллия! Ночью подушка не спит, слушает сны, а днём сама отсыпается; банальный сказочный сюжет. Но то ли оттого, что одушевлено и наделено волшебными способностями было такое пухлое и прозаическое существо, как подушка, то ли от особой инберовской слёзной интонации я совершенно утратил самоконтроль. И должен вам сказать, что годы в этом смысле мало что изменили — есть у Инбер стихотворение, над которым я и сейчас... что вовсе уж неприлично моим летам... Я говорю про колыбельную «Сыну, которого нет». Там гениально всё, кроме последней строфы (в которой автор впадает в совершенно уже плюшевую слащавость): «Заглянул в родную гавань — и уплыл опять. Мальчик создан, чтобы плавать, мама — чтобы ждать». Нет, невозможно.

Может, если бы не в детстве я читал всё это... Но с тех пор её стихи настолько врезались в память, домашний фольклор и современную речь, что всякий раз, поворачивая на Можайку с МКАДа, я читаю — про себя или вслух: «Ещё стояли холода во всей своей красе, ещё белели провода Можайского шоссе... Один подснежник-новичок задумал было встать, приподнял белый колпачок — и спрятался опять». Это из детской поэмы про войну — «Домой, домой», — где описана история скворчиной семьи, улетевшей в эвакуацию и счастливо вернувшейся на родные берёзы.