Сотворение любви (ЛП)

- Знаешь, я встречался с кучей женщин, но никогда не стремился работать. И еще меньше

– брать на себя ответственность.

- Это правда. Но почему ты добиваешься таких высот сейчас. Ты мог бы подумать об этом

и раньше, – Хосе Мануэль встает, берет бутылку и стаканы, и я вынужден помочь ему открыть дверь. Он встряхивает головой, как озабоченный отец. – Ладно, подготовь мне отчеты, и мы поговорим, – с видимой неохотой разрешает он, – но косовцам я скажу, что мы собираемся продавать предприятие. Я не собираюсь ничего менять за ночь из-за твоей прихоти.

Это вранье, он уже все изменил. Он уже строит планы и придумывает, как бы сохранить

предприятие, цепляется за него. Он так быстро соглашается обдумать мое предложение, что я невольно задаю себе вопрос, а хотел ли он на самом деле продавать предприятие и не устроил ли спектакль, чтобы заставить меня отреагировать.

После нашего с Хосе Мануэлем разговора я спускаюсь на склад. Поначалу он кажется мне

пустым и безлюдным. Я не вижу в помещении ни одного рабочего, толкающего ручную тележку, нет и разгруженных грузовиков. Хосе Мануэль уволил румын, принятых на работу совсем недавно, но остальные должны были бы ходить где-то поблизости, теряя время, как и я. Из складской конторы доносится все время повторяющаяся, однообразная электронная музыка. Внутри конторы находятся кладовщик и несколько рабочих, но не все. Не знаю, что они здесь делали, вероятно, ничего. Несколько человек сидели вокруг небольшого металлического письменного стола, другие стояли около радио, как в сценах фильмов, где какая-нибудь семья слушает по радио сводку о продвижении вперед войск союзников. Но здесь радио цифровое и звучит дискотечная музыка.

- Больше он никого не уволит, – говорю я им. Вместо того, чтобы повернуться ко мне, они

поворачиваются к кладовщику. Тот поднимает взгляд, но, похоже, не находит в моем лице ничего интересного. Он роется в коробке и достает оттуда что-то, завернутое в фольгу. Он опять в своей всегдашней бейсболке, скрывающей плешь. На лице, как обычно, наполовину скучающее, наполовину раздраженное выражение человека, не желающего беспокоиться из-за самозванцев.

- И кто это говорит?

Он проводит рукой по лбу, как будто только что совершил неимоверное усилие. Он не

ко времени пожимает плечами, и двое эквадорцев подражают ему.

- Я. Мы собираемся преобразовать предприятие, а не продавать его.

- И ты нас просишь, чтобы мы старались, из кожи вон лезли, потому что это наш общий

корабль, и, если он потонет, потонут все. Потому что это наше предприятие, и мы образуем одну большую семью.

Кладовщик по-хозяйски разворачивает бутерброд с колбасой и разглядывает его

несколько секунд перед тем, как поднести ко рту. Он откусил от бутерброда кусок, достойный сказочного великана. Из тех, которые в одной руке держат болтающего ногами ребенка, а в другой – вырванное с корнями дерево, одним махом перешагивая гору. Он продолжает разглядывать остаток бутерброда, а поверх него и меня.

- Нет, я только хотел сообщить вам.

- И ты собираешься принять обратно тех, кого вы уволили, – бурчит кладовщик.

- Они – жертвы системы.

Он улыбается мне набитым ртом, с трудом проглатывая пережеванную пищу.

- О которых ты сожалеешь в душе.

- Точно так же, как и ты.

Кладовщик откусывает еще один ужасающий кусок.

- Тогда мы остаемся, – вмешивается один из эквадорцев, стоящих рядом с радио.

-Можете быть спокойны.

- Спасибо, – отвечает эквадорец, и я не знаю, выражает ли он этим свое согласие или

просто жует.

Глава 27

Звонит Карина и приглашает меня выпить пива в одном из павильончиков парка Ретиро. “Конечно, если природа с ее деревьями, травами, сороками и прудом для тебя не слишком,” – добавляет она. Я даю ей обещание, что на этот раз меня не вырвет. Начало осени. Ярко светит солнце, но уже по-осеннему прохладно. И сейчас можно было бы начать открывать цвет платановых листьев и отражение солнца на зеленоватой водной глади пруда... но кому важны листья, солнце, воскресные семьи, продавцы вафель, и вообще весь мир снаружи этого туннеля, ведущего меня туда, где уже сидит Карина. Сегодня она в джинсах, черной потертой кожаной куртке и кроссовках. Она как будто демонстрирует своим спортивным видом, что уже освободилась от обязанности и дальше носить те костюмы, которые позволяют тебе думать лишь об офисной жизни, вагонах класса люкс, аэропортах и рабочих обедах.

Я не знаю, ищет ли Карина мои глаза или просто смотрит на свое отражение в моих солнцезащитных очках. Я заказываю вермут, тот, что пьет она. Я не уверен в том, что собираюсь сделать, более того, я не уверен даже в том, что сделал бы это, не положи Карина руку мне на колено и не спроси:

- Что с тобой? Ты все еще болен?

- Я должен рассказать тебе одну вещь.

Она убирает руку с колена и поигрывает стаканом. Какое-то время она разглядывает праздношатающихся людей, собаку, убегающую от хозяина и носящуюся между столиками, ребенка, с трудом забирающегося на самокат и падающего через каждые два-три шага из-за потери равновесия.