Сотворение мифа

Но никто не встречал гостей из России с большим радушием, чем Шлёцер. Каждый из них получил приглашение побывать у него дома и каждого он встречал словами: «Вы наполовину мой земляк!» Шестидесятисемилетний Шлёцер окружил русских студентов почти отеческой заботой. Гусятников писал в Москву, что когда ему случилось заболеть, Шлёцер несколько раз лично приходил справиться о его здоровье, а провожая его на родину, «прощался со мною… с такой нежностью, как только с сыном своим прощаться может».

Однажды, перед Пасхой, Шлёцер предупредительно снабдил русских студентов православными богослужебными книгами, чтобы они могли совершить литургию. Наутро молодые люди всей гурьбой двинулись на дом к Шлёцеру христосоваться. Один из них вспоминал: «Почтенный старик принял нас с очевидным удовольствием и уверил, что ему всегда было интересно и мило всё русское, и благодарил, что мы напомнили ему этот обычай».

О России, русской истории и русской литературе Шлёцер мог говорить часами. Александр Иванович Тургенев, сын директора Московского университета, занёс в свой дневник 19 июля 1803 года: «Ввечеру целый час проговорил с Шлёцером и — о чём же? О Ломоносове и Карамзине. Он первого читал почти всего; теперь и последнего читает; и отдавая всю справедливость величественному, сильному слогу Ломоносова, не может он не признаться, что и Карамзина слог в своём роде должен был сделать эпоху в России. <…> Вы можете себе представить, как мне, любящему столько свою отечественную литературу, приятно было слушать суждения о главнейших эпохах её от просвещённого иностранца, который судит не поверхностно, но основываясь на собственном большом чтении русских книг, особливо Ломоносова, коего он при богатой помощи гёттингенской библиотеки прочёл почти всего».

На своих лекциях Шлёцер тоже нередко принимал такой тон, как будто русский патриот беседует со своими земляками. В 1803 году, 15 мая, согласно записи в дневнике Тургенева, «Шлёцер в статистической своей лекции поздравил русских с завтрашним днём, в который минет сто лет, как основан Санкт-Петербург». В другой раз «Шлёцер, говоря о ходе просвещения в Европе, упомянул и о России. Давно ли, говорил он, она начала озаряться лучами его? Давно ли Пётр I сорвал завесу, закрывающую Север от южной Европы? и давно ли Елизавета, недостойная дщерь его, предрассудками своими, бездейственностью угрожала снова изгнанием скромных Муз из областей своих? И теперь, напротив — какая деятельность в государе рассаждать науки, какое рвение в дворянах соответствовать его благодетельным намерениям! „Смотрите“! — вскричал Шлёцер, указывая на усаженную русскими лавку: „вот тому доказательство“!»

А вот его оценка текущих событий, сохранённая тем же Тургеневым: «Между тем, как необузданная Франция предписывает законы почти всей Европе, пусть осмелится она хоть малейшую нанести обиду всемогущей, но не употребляющей во зло своего могущества России, и нарушительница всеобщего покоя претерпит должное наказание… Они одни только держат равновесие в Европе. Та и другая сильны; но могущество одной благословляют, а другой проклинают».

Родителям в Москву Тургенев писал: «Шлёцер мне отменно полюбился за свой образ преподавания и за то, что он любит Россию и говорит о ней с такою похвалой и с таким жаром, как бы самый ревностный сын моего отечества».

По окончании последней лекции Шлёцера в осенний семестр 1803 года русские слушатели устраивают профессору бурную овацию и выкрикивают здравицы.

Трогательным свидетельством преклонения русской молодёжи перед личностью Шлёцера остался поступок четверых русских студентов, которые весной 1805 года отправились в поездку по южной Германии и, проезжая через Нюрнберг в Мюнхен, нарочно сделали большой крюк, поскольку «почли за священный долг» совершить паломничество «на родину почтенного Шлёцера», в Кирхберг[174]. «Место прекрасное… — вспоминал участник этой поездки, Алексей Гусятников. — Замок лежит на прекрутом берегу реки, за которой превысокая гора отделана англинским садом. Мы туда пошли пить шампанское и при всходе на вершину встретили хоровод прекрасных девушек. Казалось, что все обстоятельства так состроились, чтоб сей вечер сделать для нас романическим. Возвратившись домой, мы отыскали в городе пастора той деревушки, где Шлёцеров отец был его предшественником и где Шлёцер сам родился. Он нас повёл к себе за город, показал нам свой старинный дом, который с тех пор ещё не перестроен, и мы выписали из церковной книги отметку о рождении нашего историка».

На одной из колонн пасторского дома молодые люди оставили надпись, обнаруженную в 1820-х годах сыном историка, Христианом Шлёцером: «Здесь четверо добрых русских пили за здоровье Шлёцера, который родился в Кирхберге, вот уже шестьдесят лет тому назад, и прославлен анналами историческими, в особенности же — для россиян»[175].