Сотворение мира

— Да, конечно, в саду, — серьезно сказал Андрей.

Они вышли из дома и медленно пошли по бульвару, по обе стороны которого высились пятиэтажные дома одной из центральных улиц города. Над ними синело безоблачное, ясное небо, такое чистое, глубокое и спокойное, какое обычно бывает в дни ранней осени. Светило не утерявшее теплоты, но уже не жаркое солнце, в густой, чуть тронутой желтизной листве лип и акаций верещали птицы; на расчерченном мелом асфальте у подворотен прыгали беззаботные голоногие девчонки. Все казалось бы мирным и привычным, если бы не безобразные, вырытые людьми щели, тянувшиеся буро-черным зигзагом между деревьями, если бы не рыжие кучи комковатой влажной глины, безжалостно умертвившей цветы.

Андрей с Еленой шли по бульвару, как давно уже не ходили: взяв друг друга за руки. Их пальцы были тесно сомкнуты. Оба они почувствовали, что тот холодок отчуждения, который возник у каждого из них в последние годы разлуки, то почти равнодушное примирение с необходимостью жить порознь вдруг исчезает, уступая место волнующей теплоте и ощущению неразрывной их связи.

Послышался отдаленный гул самолетов. Андрей остановился, поднял голову. Три эскадрильи серебристых бомбардировщиков с тяжелым подвыванием шли к городу в окружении истребителей. Эскадрильи летели в ровном строю. Юркие истребители то взмывали вверх, посверкивая крыльями, то, подобно стрижам, кидались вниз.

— Это немцы! — сказал Андрей.

И, как будто подтверждая его слова, пронзительно завыли сирены воздушной тревоги, со всех сторон с оглушающей резкостью захлопали невидимые зенитки. Врассыпную кинулись куда-то девчонки, прыгавшие на асфальте. Побежали взрослые. На балконе ближнего дома залилась истошным воем большая белая собака.

— Бежим! — закричала Елена, теребя Андрееву руку.

Они бежали, спотыкаясь и падая, не зная, куда и зачем надо бежать, если совсем рядом вырыты щели. Над ними в лазурном небе белыми клубками вспыхивали разрывы снарядов, все гуще и плотнее окружая вражеские самолеты. Но бомбардировщики прорвались сквозь заслон разрывов, разделились на тройки и, пикируя, стали сбрасывать фугасные и зажигательные бомбы. Содрогаясь, застонала утробно земля.

Андрей втолкнул Елену в полутемный подъезд, прижал в угол и, крепко обняв, прикрыл собой. Совсем близко он увидел ее искаженное страхом бледное лицо: полные слез глаза, вздрагивающие губы. Стоя на коленях, Елена неумело крестилась и, задыхаясь от рыданий, бессвязно шептала:

— Господи… господи… господи… Спаси нас… Спаси нас, господи…

Горячая волна жалости захлестнула Андрея. Целуя мокрое лицо жены, он уговаривал ее, как ребенка:

— Ну что ты, Елка? Перестань, дурочка!.. Слышишь, Еля? Все будет хорошо! Успокойся, пожалуйста!..

А земля гудела, содрогалась от взрывов. Совсем близко, расколотые тяжелыми бомбами, рушились высокие дома, погребая под развалинами сотни людей, укрывшихся в подвалах.

Когда налет закончился и наступила странная тишина, Андрей с Еленой выскочили из чужого подъезда и побежали домой. Там их встретила плачем Марфа Васильевна. За тридцать минут налета фашистской авиации на город она пережила больше, чем за всю жизнь. Сотрясаясь всем своим полным, тяжелым телом, Марфа Васильевна кинулась к Елене, обняла ее и запричитала:

— Больше ты никуда без меня не пойдешь! Надо уезжать из этого ада кромешного! Надо ехать! В Сибири тоже люди живут!..

Спать легли рано, а с утра опять стали рассовывать по чемоданам разную нужную и ненужную мелочь.

Тихо посвистывая, Андрей бродил по комнатам, с грустной улыбкой поглядывая на озорного, веселого Димку, и думал: «Конечно, им надо уезжать, здесь оставаться опасно. Я ухожу в армию и помочь Еле ничем не смогу… Как-то только они там устроятся? Как будут жить? Как станет мириться Елка с теми лишениями, которые неизбежно выпадут на их долю? Как будет расти Димка?»