Соучастие

Валетов силился угадать, что известно о его делах Арсентьеву. Подмывало спросить: «А что, собственно, вы знаете обо мне?» И не сдержался:

— Вы-то ведь тоже помалкиваете. Я сам о себе больше ничего не знаю! Что вы знаете обо мне? Где факты? — Чувствовал, что дерзит, но оправдывал себя: «Моя ставка — свобода». Продолжил громко: — Я вор «в законе». Мое слово…

— Достаточно об этом! — прервал Валетова Арсентьев. — Я уважаю людей, которые свое слово ценят. Только не всякий говорящий о правде правдой живет. А насчет того, что «в законе» и не салага, я, грешным делом, тоже думал так. Теперь понял — боитесь вы, Валетов, даже слишком. За ложь прячетесь. Надо бы вам знать, что ложь лишь душу тревожит, но расплаты не снимает. — Он отодвинул бланк протокола допроса. — А факты? Вы, Валетов, следов в Москве после срока оставили много. Обойдемся и без ваших признаний.

Валетов нагловато усмехнулся.

— Я не пес, у кустиков не задерживался.

— Это правда. Шли по точным адресам. Там и следили.

Валетов уловил скрытый намек в неоконченной фразе.

— В каком смысле? — спросил со злостью.

— Ваша ошибка, Валетов, в том, что правду на привязи держите, говорите ее на час, на день позже, чем требуется. Вот и расплачиваетесь втридорога, живете преимущественно в колониях, — проговорил Арсентьев с неподдельным сочувствием. — Очередной простой в своей жизни делаете. Вы ведь и так из нее шесть лет украли.

— Что у вас есть против меня? Спрашивайте!

— Много чего есть. Могу напомнить о кражах в центре города (центр города большой, в таком утверждении особого риска не было), на Лихоборовской улице, о сегодняшнем вашем свидании у зала Чайковского… Плюс ко всему… Впрочем, я о многом могу напомнить! — Арсентьев выразительно улыбнулся.

Его слова расстроили Валетова.

— Вот как! Значит, примерчики приводите?

Арсентьев помолчал.

— Ну что ж, закруглим уговоры. Только не очень мне ясно — вначале хотели, чтоб показания зачлись как чистосердечные, а теперь… Вранье запутает быстро!

У Валетова пропало желание иронизировать. Было видно, что ему нелегко давался этот разговор.

— Дайте бумагу. Внесу одну поправочку, — нехотя выдавил он, и, словно избавляясь от мучивших его сомнений, принялся писать о краже у Школьникова.

— Извините, вылетело из головы. Запамятовал об этом деле. Теперь все!

— Бывает! — ободрил Арсентьев. Он встал, взглянул на текст и вздохнул: — Это не все! Одну мелочь упустили. О вещах ничего не написали. Укажите, кому продали. Напрягите свою память.

Ни один мускул не дрогнул на лице Валетова.

— С вещами неурядица вышла, гражданин-товарищ начальник. Я ими по воле расплатился. Друзья счета большие предъявили. А у меня не две головы. Век не простили бы. Долги были…

Арсентьев сказал с укором:

— Зашли бы к нам. Посоветовались…

Валетов усмехнулся:

— Я милицию боюсь. А, впрочем, шел. И не раз… Только во сне. Часто этот сон снился. Дохожу до отделения, хочу открыть дверь и не могу. Руки не поднимаются, — Валетов нахмурился, словно что-то вспоминая. — А в январе я действительно шел к вам. Но и наяву это дело для меня оказалось сложным, — он поднял глаза на Арсентьева. — Наверное, в таких вопросах я торопиться не научился.

Арсентьев сказал серьезно:

— Зря не зашли. Могли бы вовремя помочь.

Глаза Валетова блеснули.

— Вот уж не думал о такой человечности. Не помню, чтоб ваши оперы мне посочувствовали. Их дело сажать. А меня жизнь и так изжалила…

— Напрасно так думаете. Когда судимый хочет встать на ноги — это видно. Любой оперативник разглядит запросто.

Валетов смотрел себе под ноги, но чувствовалось, что он не пропускает ни одного слова.

— Выходит, ваши работнички к ворам благожелательны? Чего в великодушие играете? — с вызывающей прямотой спросил он. — Мне вашей заботы и даром не надо. Она манок для простаков. Самому в уголовный розыск? Мы друг о друге не скучали…

— Лично я скучал… Последнюю неделю прямо жить без вас не мог.

Валетов игриво всплеснул руками.

— Не знал, что обо мне истосковались, — с подковыркой проговорил. Хотел еще что-то сказать, но лишь переложил шапку с одного колена на другое. Он сидел, опустив голову, часто подносил к губам сигарету и жадно затягивался. — Ходить просить, кланяться — не умею. Я свою жизнь сам устраивал!

— За чужой счет, — с горькой усмешкой сказал Арсентьев.

Валетов повел плечами и, качнувшись взад-вперед, взглянул исподлобья.

— Почему за чужой счет? — спросил он. — Я работать пошел, но на мне много исков оказалось. Дошел я от них. От моей зарплаты на одни ириски оставалось. За эти месяцы проел все, вплоть до транзистора. Что мне светило дальше? Хоть в кармане ни гроша, но поет моя душа? Так, что ли? — последовал короткий сдержанный вздох. — За сотню с лишним, которые на сигареты да спички, не привык перед начальством тянуться. Воровать пошел только по причине ослабленного здоровья.

Арсентьев улыбнулся.

— Ваше теперешнее положение исключительно оттого, что вы, Валетов, сами в колонию лезли, хотя никто вас туда не просил. Сами свою жизнь старательно портили.

— Нет! — процедил Валетов сквозь зубы.