Но даже позже, когда уже девушка, но совсем еще юная, с детской искренностью и непосредственностью заявляла, что любит его, что станет он ей мужем, и сбегут они из дворца в далекие страны, откуда привозят заморские гости драгоценные камни и парчу для двора, – даже тогда счел он это очередным ее капризом.
Посчитал, что это были лишь ее странные, но несбыточные мечты. Ведь брошенная всеми: матерью-Императрицей, почившей при мучительных родах, отцом, что и смотреть на дочь не желал, воспитываемая наложницами и солдатами, выросшая в тени братьев, Мэй являла собой совершенно не ту Принцессу, что желали бы видеть в ней многочисленные достопочтенные министры и советники, уже подыскивающие ей выгодную партию средь высокородных Принцев соседних островов.
Не замечал, как все эти годы в нем зарождалась, набухала пышным бутоном и наконец расцвела та любовь, о которой слагали легенды лучшие певцы Поднебесной. А год назад пришли и сны – и оказалось, что любовь та жила в нем каждую его жизнь.
Как и в ней.
Но только в этот раз Мэй не его. Не в этой судьбе.
Она – дочь Империи. Наследие и будущее страны, на верность и служение которой обречена по праву и долгу рождения, а он – всего лишь страж. Пусть и добившийся успеха в военном деле, но все еще цепной пес, что принес клятву защищать ее от врагов и недругов, от нее самой и от себя ценой собственной жизни.
– Будет вернее, если вы сейчас же отправитесь в свои покои, Принцесса. Тем же путем, что пробрались сюда.
– Вы что же… – девушка, напротив, делает шаг вперед, – гоните меня?
Чен Юн разговаривает с ней, как с непоседливым ребенком, нарочито медленно произнося слова, что, должно быть, сотни раз повторяли ей наставницы, заставляя заучивать тексты добродетельных писаний наизусть.
– Вы более не дитя, Мэй. Вы не можете врываться в покои мужчины, не можете говорить все, что вам вздумается, не можете делать…
О, этот огонь! В глазах ее вспыхивает чистейший огонь, что пунцовым румянцем тут же хватает щеки, оттеняя идеальную белоснежную кожу, а голос звенит и отражается от стен спальни.
– А вы с недавних пор стали одним из тех, кто так и норовит мне что-то запретить! Когда мне должно к вам подойти, если весь последний год вы только и делаете, что уходите?! А на занятиях и по стрельбе, и по владению копьем, и даже во время поединков на мечах откуда-то появились вечные надзиратели! Вы бы еще весь полк привели, прячась от меня!
Что, Боги?! Что мог ответить он, когда она наносила невидимые глазу удары-пощечины, озвучивая тщательно скрываемую им правду? Неужто… Она тоже может ощущать его? Давно ли?
– Принцесса…
– Принцесса… – она горько усмехается. – Оттого, что я заперта в этом несчастном теле, вы готовы отступиться? Да что с вами произошло?!
И лишь громкий стук его сердца слышен в этот миг в тишине спальни.
Чен не отвечает. Смотрит на нее, оглушенный величайшим поражением в своей жизни, потерянный и не знающий, какой же путь вернее избрать. Как же объяснить ей, что именно сломалось в нем и, кажется, больше никогда уже не починится?
– Посмотрите! Вы не снимаете перчаток при мне, вы не подходите ближе вытянутой руки, вы просто… Вы будто исчезаете! Знаете, что я не могу без вас, что вы сами не сможете без меня, но все равно уходите! Или прогоняете! Или вы думаете, я глупа? Или слепа? Не вижу взглядов? Не знаю вас и ваши истинные чувства? Думаете, не знаю, чего страшитесь?
Яркой вспышкой перед глазами мелькает воспоминание: то пожелтевший, сухой, как осенний лист свиток, что нашел он в императорской библиотеке. Священное писание времен Драконов, на пергаменте которого красными выцветшими чернилами начертана их судьба.
– И души, что были предначертаны друг другу на Небесах, найдут друг друга сквозь времена и эпохи. И связь эта нерушима, нерукотворна, крепка настолько, что и сами Драконы не сожгут ее в своем пламени, – полушепотом произносит Юн охрипшим вмиг голосом, глядя в раскрывшиеся в удивлении глаза.
Горстью ярчайших рубинов светятся раскаленные угли в камине. Догорают свечи, отдавая свой тусклый свет небольшой комнате, рассеивают мрак, что неминуемо сгущается вокруг Принцессы, сидящей на кушетке у камина, и генерала, что устроился на циновке на полу подле ног ее. Друг напротив друга, но с подчеркивающей разницей их положений.
Только вот вытянутые руки его покоятся по бокам от ее бедер, сокрытых плащом, что маняще очерчивает девичий силуэт. Ладони упираются в теплый бархат кушетки, и Мэй оказывается в ловушке, коей стало его тело.
Но миллиметры меж ними, меж их телами, превращаются в огромную пропасть. А генерал не позволяет им ничего более, чем лишь запахом друг друга наслаждаться.