SOULMATE AU (Родственные души)

В здании же, где размещался генерал и солдаты, не бывшие евнухами, опочивальни были куда более скромными, а окна не такими огромными. Балдахины не из золотого расшитого бисером шелка, что дозволено было иметь лишь семье Императора, а из темно-бордового бархата, постели из плотного винного льна с вышитыми золотом Драконами, и камины, наполненные углями, дарили спальным комнатам больше тепла, чем им, наверное, дозволено было иметь.

Несколько больших свечей на низком столе у его кровати уже догорали, отбрасывая пляшущие тени на аскетичное для мужа его чина убранство комнаты, состоящее из кровати и топчана для ног, прикроватного столика и письменного стола с резным стулом, небольшого сундука и комодов.

Свечи таяли, расплываясь в хрустале лампад горячим воском, а утро совсем еще не приближалось.

В груди ныло тревожное предчувствие, как если бы вот-вот должно было что-то случиться. Но, видят Боги, он сделал все, чтобы это «что-то», имя которому он даже мысленно отказывался давать, не воплотилось в жизнь!

Юн ведь давно уже смирился с самым своим главным страхом. Научился с ним… Жить? Спать. Дышать. Скрывать мысли и прятать взгляды. Не замечать, не слышать, не ощущать – нет, не жить, наверное. Существовать, чтобы только жить могла она.

Нюйва [11] не всегда дарует крылья. Порой госпожа, тихо и нежно посмеиваясь, играючи режет их наживую, оставляя у лопаток две вечно кровоточащие раны. И все, о чем он смел мечтать и молить богиню, – быть милосердной к невинному дитяти, что не заслужила мук в этой жизни. Что по глупо-жестокому замыслу Небес была предначертана ему и связана с ним в каждой из эпох.

Мужчина тяжело вздыхает и бросает попытки уснуть. Поднимается с кровати, дергает полог и спускает ноги на каменный пол. Трет ладонями лицо до красноты, только бы избавиться от гнетущего, давящего чувства растущей, словно травы в садах дворца после дождя, тревоги.

Нет-нет! Это невозможно!

Невозможно! Она ничего не знает и не узнает! Ничего не поняла ни в те ночи, что якобы являли ей кошмары, которыми она непременно делилась с ним каждое утро перед тренировкой по стрельбе из лука, не поймет и в эту.

Юн поднимается на ноги. Пара шагов до камина – хватает вазон с углями. Одно движение – и искры летят из камина во все стороны, красными крошечными огоньками светятся в сумерках комнаты. Он упирается ладонями в каменную кладку, склонив голову вниз, жмурится.

Надо бы вызвать наложницу, пусть и претит до спазма мерзкой тошноты сама мысль о прикосновении не к желанному до одури телу.

Небо, помоги ему! Ибо битва с демоном проклятой страсти выматывала и иссушала с каждым днем все сильнее и сильнее. И если обуздать запретную любовь он мог, то губительное в своей силе желание с легкостью скидывало поводья контроля, стоило лишь покрову ночи укрыть Империю.

А может… Надо бы убраться из Запретного города? Выпросить, вымолить у Императора поход к Северным границам?

Да только мысль о том, чтобы оставить ее одну здесь, еще хуже.

Ты жалкое, слабое ничтожество, Юн, ради собственного спокойствия помышляющий бросить самое невинное, самое чистое дитя Неба на растерзание императорским собакам. Они сожрут ее, как кусок мяса. С потрохами. И не подавятся.

Ни в одной из судеб, являвшихся ему во снах уже несколько лет, не были они с Мэй так близки и так далеки одновременно. Изо дня в день, семнадцать лет подряд была она на расстоянии вытянутой руки, но невозможно далеко от него. Ибо помыслы о дочери Императора для такого, как он, для смертного подданного – путь к казни.

И жизнь отдать за то, чтоб узнать ее вкус – легко! Но вот обречь ее на жизнь без себя – неимоверно тяжело.

Дьявол! Что делать?!

Радостное возбуждение, сияющее светом тысячи солнц, вмиг его ослепляет, врывается в пучину темных чувств и мыслей, что засасывают его, как северные болота в самых глухих деревнях Поднебесной. И словно сердце пускается в бешеную скачку!

То Мэй! Не спит! И в тот миг, когда он отталкивается от камина, выпрямляется, не успев понять, что хочет сделать дальше, дверь в его опочивальню распахивается.

От ворвавшегося в спальню порыва ледяного ветра по обнаженной спине проносится табун мурашек, а не собранные в привычный пучок волосы едва заметно развеваются. И легкие с первым вдохом полнятся запахом хрустящего снега, свежего мороза и нежных роз, покрытых инеем.

Голова генерала тут же снова опускается в учтивом поклоне.

– Ваше Выс…

– Перестаньте, пожалуйста. Никого же нет.

Юн поднимает голову, и взор его агатовых очей оказывается прикован к невысокой хрупкой фигурке юной Принцессы, укутанной в черный плащ, кои надевали в холода наложницы. Глубокий капюшон и плечи покрыты мерцающими снежинками, что на глазах превращаются в капли чистейшей воды, украшают ее одежды подобно драгоценной россыпи бриллиантов.