Сова летит на север

Конь приближался к стаду с подветренной стороны — медленно, шаг за шагом. То и дело наклоняясь к земле, чтобы сорвать губами пук травы. И вдруг заржал, почуяв кобылиц. Те молчали, делая вид, будто не слышат. Жеребцы похрапывали, не спуская с него глаз. Черные злые глаза, спутанные гривы, короткие мощные ноги.

Наконец подал голос вожак — хрипло, низко, грозно.

"Давай, — уговаривал Орпата коня, — еще немного".

Внезапно вожак встал на дыбы, забил ногами. Стоявшие рядом кони отскочили в стороны. А он уже загребал землю копытом, готовясь к драке.

И вот сорвался с места, понесся на чужака. Двое молодых жеребцов метнулись следом.

Орпата резко выпрямился, переложил аркан в правую руку.

Конь под ним дрожал от возбуждения, но слушался хозяина.

Вожак шарахнулся, поняв, что это западня. Оскаленная морда в сторону. Взмах гривы. Глаза бешеные. Клубок черных мышц перекатывается в беге. Свернул, понесся прочь. Молодые тарпаны замедлили бег, но первый уже рядом.

Выдохнув, Орпата выбросил руку с арканом. Петля зазмеилась в воздухе, опутала шею жеребца, натянулась. Тот остановился, замотал головой. Испуганный табун помчался прочь. Скоро в степи остались только единоборцы.

И началось.

Тарпан подскакивал на всех четырех ногах, мотал головой из стороны в сторону, пытаясь сбросить петлю. Орпата не отпускал, тянул к себе. Так и скакал за ним, не ослабляя хватки.

Под вечер жеребец остановился, опустил морду — вроде сдался.

Орпата соскочил на землю. Рывок головой — и он упал. Почувствовав слабину, тарпан помчался, волоча за собой человека. Сколот вцепился в аркан — не отпускает. Ударился плечом о камень, вскрикнул от боли — но держит.

Тарпан остановился, снова мотает головой. Орпата поднялся. Все тело ноет, содранную щеку саднит, плечо как чужое. Обвязал аркан вокруг поясницы — для верности.

"Не отпущу!"

Так продолжалось до заката. Сколот гонял жеребца по кругу. Тарпан то смирялся с участью, то пытался освободиться. Но с каждым разом все слабее, безнадежнее. Наконец, встал, тяжело дышит. В глазах тоска.

Человек приблизился, скручивая аркан кольцами.

Тарпан покосился на него, взбрыкнул в последнем рывке и затих.

Орпата положил руку на лоснящийся круп, чувствуя, как под ладонью колотится сердце. Жеребец терпит. Морда в пене.

Возвращались долго, уже под звездами. Тарпан уныло брел подьездком, безучастный ко всему, побежденный. Победитель был сам еле живой от усталости. Но довольный: все получилось.

Конь снова заржал, почуяв дом. Вот и кибитки. Навстречу с лаем бегут собаки. Узнали, завиляли хвостами. — Орпата! — позвала от костра мать. — Тебя Октамасад спрашивал.

— Что хотел?

— Не сказал. Сходил бы ты…

Орпата откинул полог шатра. Номарх сидел на ковре вместе с энареями. Пустой трон раскорячился паучьими лапами. В жаровне мерцали угли. Набеленные лица с черными кругами вокруг закатившихся глаз казались безжизненными масками.

Энареи камлали.

Он вышел, уселся на землю, наблюдая, как по небу над Меотидой скатываются светлячки.

Когда внутри шатра стихли завывания, его позвали.

Энареи смотрели осмысленно. На алтаре мрачно жмурилась отрубленная гусиная голова. Вспоротая тушка растопырила лапы, потроха расплылись склизкой кучкой по камню. Рядом закручивались спиралью полоски ивовой коры.

Орпата знал обоих: худого горбоносого Абарида и круглолицего Сенамотиса.

— Змееногая говорит: степь большая, есть куда уйти, — проскрипел Абарид.

— А то я не знаю, — удивился номарх. — Что еще она говорит?

— Пусть сова дерется со львом, сколоты должны стоять в стороне, — мрачно пояснил Сенамотис.

Октамасад вопросительно взглянул на вошедшего.

"Вот всегда так, — недовольно подумал Орпата, — сначала стравит, потом любуется на дело своих рук".

— Мне Аргимпаса не указ, — огрызнулся он. — Я слушаю Царицу скифов.

Повернулся к номарху:

— Будешь спрашивать?

— Потому и позвал.

— Что?

— Хочу помочь Афинам.

Орпата без разрешения подхватил кувшин, налил в чашу вина. Зашевелил губами, читая молитву. Затем размашисто плеснул на жаровню. Угли зашипели, расплевались искрами, окутались дымком — словно богиня ругалась.

В шатре повисло тяжелое молчание — все четверо не сводили глаз с жаровни. И вот снова заплясали язычки пламени. Орпата бросил на энареев полный торжества взгляд.

Октамасад жестом пригласил жреца сесть.

— Значит, так тому и быть!

— Чему? — злобно процедил Сенамотис.

— Будем держать сторону Перикла.

— Эскадра скоро уйдет — что ей здесь делать?

— Останется наместник Афин! — рявкнул Октамасад. — Ты что, не видел, как Табити раздула священный огонь? Может, ты хочешь с ней поспорить?

Сенамотис обиженно поджал губы, но промолчал.

Номарх разлил вино в котилы. Выпив, крякнул от удовольствия, потом вытер губы рукавом.

Обратился к Орпате:

— Завтра с Токсисом поедете в Херсонес.

Увидев удивление на его лице, пояснил:

— Перикл скупает зерно у траспиев и катиаров, чтобы поставлять в Гераклею, поэтому Феодосия для него как кость в горле. Рано или поздно Пантикапей пойдет на Феодосию войной. Но Феодосия попросит помощи у Херсонеса. За Херсонес вступится Гераклея. Начнется война за хлеб. Мы не можем остаться в стороне.