Сова летит на север

— Феодосия возит в Гераклею не меньше зерна, чем Пантикапей в Афины, — встрял Абарид. — Пусть они без нас решают, кто из них хозяин хлеба на Боспоре.

Октамасад стукнул кулаком по кошме.

Его голос зазвучал резко и зло:

— Я решаю, кто хозяин хлеба! Землепашцы платят дань мне! Кому скажу, тому и продадут.

Сенамотис подал голос:

— Какая разница?

— Большая! — рявкнул номарх. — На Феодосию мне плевать, а на Пантикапей — нет. Есть торговля с Боспо-ром — мир, нет торговли — война. Как мы зимой к Танаису будем ходить? А в Синдскую Гавань? Через Акру не пройдешь — там пролив не замерзает. Если Пантикапей закроет для нас Парфений, про налеты на сайримов и керкетов придется забыть.

Он плеснул энареям вина.

— Нравится хиосское?

Оба кивнули.

— А мальчики-керкеты?

Абарид закусил губу. Сенамотис часто заморгал глазами.

— Вот! — ухмыльнулся Октамасад. — Чтобы жить по-афински, надо дружить с Афинами.

— Нам-то что делать? — спросил Орпата.

— Ничего… Внимательно смотрите по сторонам. Все замечайте, соображайте… Слушайте пьяниц по постоялым дворам — их россказни, конечно, не надо принимать за чистую монету. Проверяйте, переспрашивайте, узнавайте… Если в гавани вдруг станет тесно от гераклейских лембов — это сигнал. Перед приходом эскадры первыми всегда появляются купцы, чтобы скупить все, что можно, а потом перепродать втридорога гоплитам и морякам. Как только что-то прояснится — сразу назад.

— Вдвоем пойдем?

— Отряд — это посольство. Мне Ксенократу нечего сказать. А двое — мало ли какие у вас могут быть дела в Херсонесе. На всякий случай дам тамгу[186] к архонтам. Но лучше избегать пикетов.

Он кивнул на груду оружия возле жаровни:

— Акинаки возьмите, послам полагаются.

Путь до Феодосии занял три дня.

В город разведчики заходить не стали, а двинулись вдоль гряды холмов. Потом поднялись на гребень. Долго ехали через буковые и вязовые рощи. Подъездки послушно шли сзади на длинных чумбурах.

Токсис вдруг остановился возле ямы под дубом.

— Ты чего? — спросил Орпата.

— Вон там, в корнях… вроде блестит что-то.

Он спешился, спрыгнул вниз. Вылез с канфаром в руке, протянул другу. Стерев с серебра грязь, Орпата разглядел гравировку: Аполлон пляшет в окружении муз. Задумчиво поглядел на яму.

— Клад, что ли, тут раскопали… Больше ничего нет?

Токсис развел руками.

Под вечер вышли к заставе. Ополченцы на часах у гермы преградили путь. Гермес довольно улыбался с верхушки столба, демонстрируя путникам задранный фаллос.

Декадарх нахлобучил шлем, потом опасливо обошел сколотов, не снимая руки с навершия махайры. Остальные вроде держатся спокойно, но копья перехватили так, чтобы было сподручней бить.

— Куда идете? — глухо спросил грек из-под шлема.

Гоплиты подозрительно рассматривали скальпы, подвешенные к ленчику Токсиса, и поясную амуницию всадников — гориты с цветными стрелами, акинаки, точила. Им было известно: сколот с акинаком — не простой общинник.

— Херсонес, — односложно ответил Орпата.

— Что там забыли?

— Поручение в Совет.

Ответ декадарха не устроил:

— Послы парами не ездят. Разворачивайтесь!

Гоплиты окружили всадников, копья держат наперевес.

— Тамга есть.

Орпата достал свернутую трубочкой бересту. Декадарх презрительно покосился на письмо: варвары, папирус, наверное, в глаза не видели. А еще считают себя послами.

— Чихать я на нее хотел! Может, вы шпионы Тура, почем я знаю… С меня потом спросят.

— Мы не к таврам едем.

— Скифу соврать, как овце нагадить.

Орпата с трудом сдержался, чтобы не врезать обидчику сапогом в лицо. Схватив в горсть амулеты на шее, зло процедил:

— Я жрец Табити. Врунов ищи среди греков.

Еще немного, и перебранка могла кончиться плохо.

— Эй! — вклинился Токсис. — Мы заплатим за проезд.

В руки декадарха упал серебряный канфар.

Грек уважительно взвесил сосуд в руке, после чего отошел в сторону:

— Давай!

Пикет остался за спиной. Перед путниками расстилалось покрытое бурыми складками плоскогорье. Из балки сбегала мутная речка. Впереди вздымались предгорья Тавра.

Сколоты направили коней к воде.

4

Ксенократу доложили о приходе гостя.

— Кто там еще?

Утро началось приятно — с ласк. Колхидская рабыня прижималась всем телом, жарко обнимала, хватала губами за мочку уха. Ему не хотелось вылезать из кровати.

Поцеловав ее во влажный рот, он решительно вскочил, сделал несколько махов руками, чтобы сбросить негу. Потом накинул гиматий, зашлепал сандалиями по мозаике из морской гальки с изображением обнаженных купальщиц возле таза с ручками: одна выжимает волосы, другая стоит, опираясь на столбик.

В андроне[187] его ждали.

Невзрачный человек в запыленной одежде протянул берестяное письмо. Ксенократ развернул, пожевал губами, читая. Нахмурился. Потом осмотрел гонца с головы до ног:

— Ты не сколот.

— Нет. Крестьянин из Нимфея.

— Зачем предаешь?

— Свои счеты с Периклом…

Поняв, что от него ждут пояснений, человек добавил:

— Братья полегли при штурме, остались вдовы и дети. Я теперь один род вытягиваю… Хочу справедливого наказания.

— Братьев не вернешь.

— Награда тоже устроит.

— Что просишь?

— Виноградник в шесть плетров.