Сова летит на север

— Коллегия рекомендует Совету дать Спарадоку гражданство ввиду того, что он назначается Первым архонтом в Пантикапей. Кто не знает, скажу: одрис долго жил в Ольвии и прекрасно понимает политическую обстановку на Боспоре. Лучше, чем он, не найти! Да, мы нарушим закон. Но закон — это мы. Мы решаем, что хорошо для Афин, а что — нет. Боспор — это зерно. Мы же не хотим, чтобы зерновозы плыли в Ионию, а не к нам? Придется снова посылать туда эскадры, погибнут граждане. Давайте сделаем гражданином одного, чтобы сохранить жизнь сотням других. Совет пятисот — это рупор Народного собрания, и если в этом зале принимается решение, то только на благо Афин. Народ нас поддержит!

Зал взорвался аплодисментами.

— Да!

— Согласны!

Феодор с Периклом переглянулись…

На закате опоясывающую агору веревку сняли, ворота общественных зданий, алтарей, храмов были заперты на ключ, после чего от трех холмов — Муз, Нимф и Пникса — во все стороны потянулись ручейки служилого люда. Курчавые мраморные головы строго взирали с герм времен Клисфена и Кимона на бредущих по пыльным улочкам жрецов, магистратов, писарей…

Слившись на Панафинейской дороге в многолюдный поток, горожане направлялись к Священным воротам, за которыми многих ждали двуколки, чтобы развезти по демам. Усталые, но довольные члены Совета обсуждали блестящую речь Первого стратега.

На следующий день камнерезы вкопали перед Пропилеями Акрополя столб с надписью о декрете Перикла снарядить экспедицию на Боспор и принести быка в жертву Аполлону Архагету, покровителю колонизаторов, которая заканчивалась пожеланием: "Счастливой судьбы!"

4

Эскадра Перикла продвигалась вдоль Халкидики. Слева по борту тянулся скалистый и неприветливый берег мыса Нимфейон.

Триеры выстроились в кильватерные колонны, стараясь не отрываться от тихоходных пентеконтер[72] и тяжелых грузовых гиппосов[73]. На этот раз охрана торговых лембов[74], которые изо всех сил поспевали за боевыми кораблями, в задачу моряков не входила. Но пираты при виде афинских вымпелов вытаскивали лодки на берег и бежали в горы, поэтому за купцов можно было не опасаться.

Флагман шел во главе эскадры, вспарывая тараном волны. Вестовой весь день не слезал с марса. Первый стратег лично руководил маневром — место опасное, пятьдесят пять лет назад здесь во время бури разбился флот персидского наварха[75] Мардония. Двадцать тысяч гребцов и солдат пошли на корм рыбам.

Сейчас триерам ничто не угрожало.

Море тихо колыхалось за бортом, швыряя брызги не выше планшира, так что оба кормчих обходились без положенного на вахте бурнуса из бобровых шкур. От обитой красной медью лошадиной головы разбегались буруны. Черные глаза корабля смотрели с лоснящихся от смазки скул за горизонт.

Матросы драили все, что может блестеть.

Эпибаты[76] изнывали от безделья и жажды на палубных досках. Воины сидели, разделившись на лохи[77], так же, как шли бы в атаку при высадке. Каждому подразделению полагалась гидрия с пресной водой, но оба лохага словно сговорились — спали, накрывшись плащами. А как пить без команды?

Распущенный прямоугольный парус то вяло обвисал, то с хлопаньем выгибался под порывами северо-западного скирона, при этом промасленные канаты натягивались так, что казалось: тронь — и они зазвенят. Огромная афинская сова удивленно таращилась на морской простор с холстины, повернув голову набок.

Еще в Сароническом заливе, как только триера миновала остров Эгина, команда втащила весла внутрь и привязала ремнями к шпангоутам, после чего затянула весельные порты пластырями.

Наступило время трюмной работы: одни гребцы смазывали жиром кожаные рукава, другие ремонтировали уключины, третьи в тесноте, натыкаясь друг на друга, вычерпывали застоявшуюся воду мехами, передавая их наверх. Гребцы верхнего яруса, набранные из портовых грузчиков, самые сильные и выносливые в команде, выплескивали теплую вонючую жижу за борт. Келейст[78] орал как умалишенный, угрожая лишить лентяев положенной драхмы за дневную работу…

К вечеру эскадра вышла в Стримонский залив.

Под завитком форштевня на флагманском корабле укрылся шатер из обтянутых кожей жердей, где вела беседу группа офицеров. Сидели на дифросах[79].

Двое матросов, отбив острое дно амфоры, осторожно вылили содержимое через цедилку в большой кратер. Перикл отпустил слуг: ничего, сами будем наливать, лишние уши нам ни к чему.

Сначала каждый плеснул вина в море, чтобы умилостивить Посейдона. Пили хиосское из простых керамических котил[80], по-походному. И как настоящие моряки — неразбавленное.

Перикл предложил тост за назначение Спартока главой Пантикапея.

Выпив, обратился к одрису: