Сова плавает баттерфляем

В то же время меня грызли сомнения: имею ли я право навязывать своё мнение, подсказывать ей, что делать. Ведь благими намерениями… Кто я такая? Вдруг её семью ещё можно сохранить? Тем не менее чем больше я узнавала про заведённые Стасом порядки, тем сильнее убеждалась: если Мира не уйдёт от него – с ней может произойти трагедия.

Во мне крепла уверенность, что я должна её спасти, взять на себя ответственность за её судьбу. Один раз я уже наплевала на неё. Если я и теперь ничего не сделаю, то потом сожру себя изнутри.

И я придумала выход. Абсурдный, странный, но, как мне казалось, единственно верный. Во всяком случае, ничего лучшего мне в голову не пришло.

Глава тридцать пятая

Со временем Мира стала чаще соглашаться, что их отношения со Стасом нельзя назвать здоровыми. Она уже не сопела в трубку, услышав слово «развод».

Но я понимала, что она ещё не готова. Её вера в то, что она поступит правильно, уйдя от мужа, была очень хрупкой. Одно доброе слово Стаса, обращённое к ней, – и Мира начинала сомневаться. Её будто на качелях качало. Эмоциональных. Видимо, этот урод обладал хорошей интуицией. Как только Мира утвердилась в своих намерениях, он сразу почувствовал изменения в жене. И сменил тактику. Месяц назад Мира радостно рассказала, как у них всё наладилось, что они больше не ругаются по мелочам. Стас ласков, внимателен и в субботу даже приготовил ей ужин – своё любимое блюдо.

Меня обескуражила её бесхитростная радость, щенячий восторг от запечённой картошки с мясом.

Стоило Стасу повести себя по-человечески, Миру каждый раз будто обновляли, меняя программное обеспечение, стирались лишние файлы.

И я не выдержала.

– Мы со Стасом встречались, – я произношу это внезапно и так буднично, что Мира даже не понимает, о чём речь.

– Ты виделась со Стасом? Когда?

– Нет. Мы с ним были в отношениях, когда мне было 17 лет. Это к нему я из дома сбежала.

Пауза. В мобильном – тишина. Наконец Мира выдавливает:

– Это правда? Ты у него жила? Он мне не говорил.

– Да, он вряд ли как-то нас с тобой соотносит. Думаю, даже не подозревает, что ты моя сестра.

– Вот это да. Вера, ты была такая маленькая…

Такой реакции я не ожидала.

– Ты же ещё школьницей была…

Я представляю её печальное напряжённое лицо.

Об одном я не говорю. Этот небольшой эпизод в своей истории я оставлю только для себя. Нерождённый ребенок, аборт в семнадцать – Мире незачем знать. Она станет жалеть меня ещё больше.

– Знаешь, они сегодня с Тёмой так хорошо играли, целый час возились с конструктором, – тихо роняет она.

В чём она пытается меня убедить?

Странно, что Миру удивляют обычные, нормальные вещи. Отец, играющий с сыном, даже не с приёмным или чужим, со своим ребёнком – эка невидаль! Но Мира испытывает чувство благодарности к Стасу за то, что он уделил время сыну. О, май гад!

– Я вот думаю… Вера, мальчику всё-таки нужен отец. Я не могу лишить его мужского воспитания. И не хочу, чтобы Тёма рос в неполноценной семье.

Опять двадцать пять! Как ей поставить мозги на место? Неполноценная семья! Разве семью, где один унижает второго, можно назвать полноценной? Да и что это за ярлыки? Полноценным бывает обед или там… отдых. А семья для ребёнка может быть со здоровой атмосферой или уродующей психику больными отношениями.

– Ты хочешь, чтобы сын вырос таким же жестоким и бессердечным, как отец? Неспособным ни на любовь, ни на уважение? – я не могу уже сдерживать себя. – Безразличным к чужим проблемам нарциссом и эгоистом? Такого мужского воспитания ты хочешь? Первым делом ребёнок берёт пример с родителей. Чему он от Стаса научится?

– Почему ты думаешь, что он станет таким? – слабо отбивается Мира. – Да и вообще, Стас тоже не такой.

Во мне поднимается клокочущий гнев. Всё, моё терпение закончилось!

– Твой Стас… твой Стас облегчённо выдохнул, когда я, малолетняя дура, поскакала на аборт!

Снова пауза. Ещё более долгая.

– Что ты имеешь в виду? – лепечет Мира.

– То и имею! Я забеременела. Он обвинил меня, что я это подстроила, – бессильная злоба застилает мне глаза. Я злюсь на себя за беспечность, на Стаса, на Миру, потому что она не слышит меня, не осознает, как коверкает себе жизнь.

– Неправда. Скажи, что ты это придумала сейчас. Специально, – со слезами в голосе требует она.

Это слишком больно слышать. На меня обрушивается внезапная усталость. Будто кривая линия на мониторе больного сменяется ровной полосой.

– Ты можешь мне не верить, но я никогда не стала бы тебе врать, – я роняю телефон из рук…

Через несколько дней Мира позвонила мне сама. Она произносила слова, как робот, тускло, односложно:

– Я спросила его. О тебе.

– Нет! Мира, зачем ты с ним меня обсуждала? – я вскочила со стула, перевернув тарелку с лапшой.

– Мне нужно было знать, – тихо ответила она.

– И что, ты прямо в лоб его спросила?

– Да. Почти. Он отрицал, как обычно. Сказал, что у меня паранойя, что пора к врачу обращаться, слишком странные мысли приходят в мою головку. И никаких беременных девушек он не знал.

– Чего и следовало ожидать, – фыркаю я.