Сова по имени Уэсли

Никто не мог дать мне сколько-нибудь разумного объяснения внезапным охотничьим талантам Уэсли. Несмотря на наличие свидетеля (то есть меня), ученые непоколебимо стояли на том, что выращенная человеком сипуха хорошим охотником стать не может. Большинство сов, выпускаемых людьми на волю, были нежизнеспособны. Более того, из-за своей доверчивости к людям они часто подлетали к незнакомцам и просили еды, и иногда их убивали. Уэсли, однако, опять же, обо всем этом забыли рассказать, и он все время не переставал удивлять меня чем-то новым, заставляя лишь гадать, на что же еще он способен.

На третий день рождения Уэсли я решила снова попробовать столкнуть его с мышью. Я знала, что для самостоятельного выживания в дикой природе у Уэсли просто не хватило бы выносливости, но мне было интересно, сможет ли он научиться охотиться на мышей без наблюдения за совами-родителями. В реабилитационных центрах совят начинают учить охотиться, стоит им только вылупиться из яйца. Даже когда они еще объективно не могут добывать пищу сами, работники используют специальные муляжи сов при их кормлении, чтобы малыши не воспринимали людей, как родителей, и не ассоциировали их с едой. Позднее совят учат уже самостоятельно выслеживать мышей и охотиться на них. Даже несмотря на мнимое неумение охотиться, ту амадину Уэсли поймал в полете так, будто делал это всю свою жизнь. Возможно, он смог бы еще раз доказать неправоту экспертов. Я вновь посадила мышь в душевую кабинку и принесла Уэсли в ванную.

Следующие три часа были настолько скучными, что я даже покормила грызуна, который за это время успел исследовать каждый сантиметр душевой, слизнуть капельки воды со слива, вздремнуть и умыться. Все это время Уэсли вежливо уступал ему дорогу. Любое его резкое движение заставляло Уэсли аж подпрыгнуть на полдюйма от страха.

Уэсли отступил в угол душевой кабинки и наблюдал за мышью. Той было плевать на него с высокой колокольни, что она не замедлила продемонстрировать, преспокойно развернувшись к нему спиной, чтобы поесть принесенной мной еды. Уэсли, собрав в кулак все свое мужество, подкрался к ней сзади, вытянул лапу, дотронулся до нее одним пальцем и тут же отпрыгнул. Ничего не произошло. Тогда Уэсли снова приблизился к ней и аккуратно поднял ее лапой, за что был немедленно укушен возмущенным такой наглостью грызуном и спешно ретировался обратно в угол.

Я уж было решила, что эксперимент провалился повторно, и собиралась забрать Уэсли и отнести обратно к насесту, как вдруг мышь почему-то рванулась от Уэса, активировав в нем, видимо, какой-то спавший до этого инстинкт. Уэсли прыгнул на нее и одним точным ударом клюва сломал грызуну шею. Судя по всему, он был поражен произошедшим не меньше меня. Пару секунд он так и стоял с зажатой в клюве дохлой мышью и обалдевшим выражением лица, а затем осознал, что сделал, и принялся гордо маршировать по полу душевой кабинки с громкими победными возгласами. Я закатила глаза.

– Мама тобой, конечно, очень гордится, Уэс, но должна тебя предупредить, что в дикой природе ни одна мышь в здравом уме не будет три часа сидеть и ждать, пока хищник соизволит ее прибить.

Уэсли выпрыгнул из душа и скрылся со своим трофеем за унитазом. Там он положил мышь на пол, расправил свои крылья и согнулся над ней. Что-то новенькое. В дикой природе совята в гнезде закрывают таким образом свою еду от братьев и сестер. Но я-то тут при чем?

– Уэсли! – упрекнула его я. – Я же сама тебе мышь дала!

Но он меня проигнорировал. Когда я попыталась его поднять, он пробежал мимо меня по полу с зажатой в клюве мышью, вбежал в комнату и взлетел на свой насест. Я попыталась привязать его, как всегда делала на время его еды, чтобы он не слишком мусорил, но в этот раз он яростно и предупреждающе закричал на меня. Это тоже было необычно. Обеспокоенная его странным поведением, я оставила его в покое.

Тем же вечером, когда я выдала ему оставшуюся часть его дневной порции мышей, Уэсли выхватил их у меня из рук, снова склонился над ними и предупреждающе вскрикнул. Он даже сделал в мою сторону выпад, щелкнув клювом. Я знала, что это не по-настоящему, но менее странным от этого происходящее не становилось – раньше он никогда так не делал.

– Уэсли, кто тебе дал этих мышек? Я!

Я думала: а вдруг я создала монстра? Вдруг у него пошел какой-то процесс одичания? А может, в дикой природе первая успешная охота и запускала у молодой совы реакцию отторжения родителей, которая и выгоняла ее из гнезда? Но если так, то почему эта реакция не запустилась у Уэсли еще после удачной «охоты» на моих амадин? Возможно, он не считал их настоящей добычей или вообще воспринимал охоту на них как игру. Главный вопрос был в другом: станет ли он теперь относиться ко мне как-то по-другому?