Совдетство 2. Пионерская ночь

– Эм, – уговаривал Голуб. – Ну что ты как девочка! Ничего с ними не случится. Пойдем – хоть расслабимся!

– Вот и расслабляйся… Покрывай всех… одеялками!

– Далось тебе это одеяло! Все решат, что ты отрываешься от коллектива!

– Ну и пусть!

– И от меня отрываешься? – почему-то в нос спросил Голуб.

– Ну не надо! Здесь все слышно. Перестань! Когда будем конфисковывать?

– Зачем откладывать! Сейчас.

20. Началось!

Мы с Пашкой переглянулись и нырнули в нашу палату, а там сам воздух уже был пропитан предстоящими прощальными пакостями. Даже Незнакомка смотрела из косо висящей рамы со злорадным высокомерием, мол, ну, готовьтесь, пионеры! Еще недавно на стене висели две картины, но «Мишки в лесу», когда кидались подушками, соскочили с гвоздя и разбились – рама вдребезги. Голуб проводил расследование, делал очные ставки, но так и не добился правды, поэтому каждому вкатил по три горяченьких – для профилактики. Конечно, не подарок, но по сравнению с «пенальти» – сущие пустяки.

Когда мы вошли, народ укладывался, с подозрением поглядывая по сторонам и соображая, откуда грозит опасность. Жаринов лежал, положив обутые ноги на никелированную спинку кровати. Он встретил нас кривой усмешкой. Переднего зуба у него не хватало, вышибли в драке, но именно благодаря этому Аркашка мог прицельно плевать метров на пять и однажды на моих глазах молниеносной слюной припечатал к стене большую синюю муху, и та сразу скончалась, видимо, от никотина, который убивает даже лошадь.

– Где болтались? – спросил тираннозавр.

– Руки мыли… – независимо ответил Лемешев.

– Смотрите у меня! Эмаль еще здесь?

– Здесь. Грозит, что не пойдет на сабантуй, – сообщил я.

– Хреново! А Голубь?

– С ней воркует.

Отрядный мучитель затейливо выругался, давая понять, что вожатого и воспитательницу, как пить дать, связывают те самые загадочные отношения, от которых появляются на свет дети. В прошлую смену к Жаринову приезжала на родительский день мать – красивая, но обрюзгшая и печальная женщина с ранней сединой. Тираннозавра было не узнать, он вертелся вокруг нее, заботливо усаживал, что-то рассказывал, смешил, бегал ей за водой, чтобы запить таблетку. Она смотрела на сына с отрешенной улыбкой, кивала, гладила по голове, но правую руку все время держала в глубоком кармане сарафана, а когда на минуту невзначай вынула, я с ужасом увидел вместо ладони заостренную культю. Заметив свою оплошность, мамаша Жаринова исказилась лицом и торопливо спрятала обрубок. Всезнающая Нинка потом рассказала, что кисть у Аркашкиной матери оторвало на конвейере, муж с инвалидкой жить не стал и сбежал к другой.

– Представляешь, какой гад! – с глубинной ненавистью произнесла Краснова. – И она теперь пьет с горя…

…Мы с Пашкой, поеживаясь от ночной свежести, разделись. Раньше в корпусах вообще не топили, в холодную погоду нам просто выдавали дополнительные байковые одеяла. Но в позапрошлом году достроили новую котельную между клубом и медпунктом, в палатах, под подоконниками появились чугунные батареи, однако горячую воду в них подают, если на улице совсем уж колотун. В начале июня случаются заморозки, трава утром белая, будто посыпанная сахарной пудрой. У дачников мерзнет огуречная рассада, некоторые, чтобы укрыть ростки теплым дымом, разводят костры – и от садовых участков тянет горькой гарью. Зато июль обычно жаркий, и батареи отключают на всю смену, а мокрые после дождя вещи мы сдаем в сушилку, что возле изолятора.

В дверь тихо заглянула Эмма Львовна, осмотрелась, пересчитала нас по головам и перед тем, как скрыться, приказала:

– Аркадий, разуйся!

В нашей палате двадцать четыре койки, они стоят в два ряда, образуя посредине неширокий проход. Между кроватями втиснуты белые фанерные тумбочки, одна на двоих, как у нас с Козловским: на верхней полке мои умывальные принадлежности, на нижней – его… были. Гостинцы и ценные вещи, вроде фантиков и засушенных бронзовиков, в тумбочке лучше не хранить, хотя в этой смене почти не воруют. Зачем? Отполовинить шоколадку или яблоко – святое дело, надо по-честному подойти к жующему и строгим голосом сказать:

– Сорок восемь – половину просим!

Или просто:

– Оставишь!

Даже прожорливый Жиртрест оставит – таков закон джунглей.

Спальные места нашей троицы расположены справа от двери. Первая койка, в самом углу, Вовкина, но теперь она пустует, полосатый матрас свернут рулоном, видна сетка с пружинами, а из серой, без наволочки, подушки торчат белые перышки. В углу, конечно, спокойнее, зато наши с Пашкой кровати сдвинуты вместе и упираются спинками в узкий подоконник: если приподняться на локтях, через стекло видна линейка с трибуной и флагштоком, а также асфальтовая дорожка, ведущая к «белому домику».

– Ну, давай, Шляпа, бухти! – приказал Жаринов, разуваясь.

– Жар, надо подождать. Пусть уйдут! – ответил я.

– Ладно, – благосклонно кивнул тираннозавр. – Говорят, ты на третью смену остаешься?

– Это вряд ли…