Совдетство 2. Пионерская ночь

Однако кто посмелей и половчей, уже спрыгнул. Мы снова строимся поотрядно и направляемся в сторону лагеря, который почти в километре от станции. Вещи младших складывают в грузовик и везут к корпусам обводным проселком, кто постарше, тащит поклажу сам. Сначала мы движемся по неровной деревенской улице, огибая остававшиеся от майских дождей лужи, в некоторых полощутся домашние утки. Местные хозяйки подходят к своим заборам и с добрыми усмешками смотрят на нас, кое-кого я узнаю: они в разные годы работали в «Дружбе» уборщицами, посудомойками, нянечками, кастеляншами, поварихами.

Из проулка выныривает ватага местных пацанов, они во взрослых кепках, выцветших майках, шароварах, трениках, драных школьных брюках, но только не в коротких штанишках. Это позор для сельского жителя! Многие босиком. Кто постарше, не таясь, курит лихо заломленные папиросы. Местные дразнятся, строят нам рожи и даже плюют в нас зеленой бузиной через трубки, сделанные из полых стеблей дягиля. Несколько вожатых покрепче во главе с физруком по команде директора выдвигаются к обидчикам, и те, нехорошо ругаясь, отступают. Не любят здесь почему-то городских. Чем мы их обидели? Все советские люди должны дружить. Есть такой закон.

Сразу за околицей начинается поле ржи, тянущееся до самого лагеря. Через зеленую ниву, подпрыгивая на бороздах, вьется узкая дорожка. Чтобы не мять колоски, нас перестраивают по одному. Я специально задеваю ногой высокие усатые стебли, надеясь, что из них выпрыгнет и полетит с железным стрекотом настоящая саранча величиной с пол-ладони, но, кроме мелких зеленых кузнечиков и коричневатых кобылок, никто из зарослей не выскакивает. Первый отряд уже подходит к железным воротам, над которыми поднимается щит с красной надписью пл «ДРУЖБА». А младшие отряды еще только покидают деревню и втягиваются на поле. Вдоль цепочки проносят большой железный бидон:

– Кто хочет пить? – размахивая эмалированной кружкой, спрашивает врачиха. – Мальчик, сейчас же надень панаму! Солнечного удара захотел?

Мне страшно хочется пить, Лида вчера два раза посолила котлеты, так как у них на заводе запарка с планом, и она слегка не в себе. Тимофеич даже добродушно предположил, что она в кого-то влюбилась. Маман испугалась и замотала головой так, что задрожал перманент.

…Я поднимаю руку. Мне подают кружку с водой. Выйдя из строя, я жадно пью и гляжу на растянувшуюся вереницу. Из-за множества красных галстуков кажется, будто тропинка через поле поросла алыми маками. Красиво!

Теперь нас возят в лагерь на автобусах от Макаронной фабрики. Колонну возглавляет машина ГАИ с громкоговорителем, и милиционеры убедительно просят прочих водителей освободить проезжую часть для детей. Удобно, конечно, но не так интересно…

24. Как летит время!

– Зассыхин! Сползай на разведку! – приказал Аркашка. – Быстро!

– Жар, я боюсь… Накажут…

– Ага! И я еще добавлю. «Пеналь» хочешь? Не бзди – скажешь: приспичило. Ты у нас больной – тебе все можно… – заржал Жаринов.

Засухин затравленно посмотрел на врага. Бедный парень жутко страдал от своего недостатка, стеснялся регулярных «протечек» и просто мертвел от позора, когда его называли Зассыхиным при девчонках, особенно при Арке – она ему тайно и недостижимо нравилась. Чтобы немножко успокоить беднягу, я бы мог рассказать ему один случай, которого он не знает, так как ездит в «Дружбу» только третий год, а случилась эта история давным-давно, когда мы были в шестом отряде, ходили парами – мальчик – девочка, играли за заборчиком в детсадовские игрушки, разглядывали картинки в раскладных книжках. Нас отправляли в кроватки на час раньше других, мы почти никогда не участвовали в вечерних мероприятиях, вроде конкурса пионерской песни, так как «все равно ничего не умели и не понимали». В каждом нормальном отряде были вожатый и воспитательница, а у нас две воспитательницы, как в детском саду. Кто-то остроумный прозвал их наседками.

Однажды они пришли с педсовета озадаченные и громко стали обсуждать важную новость. Поскольку «мы еще ничего не понимали», наседки на нас внимания не обращали, они даже мылись вместе с нами в банный день, ошеломляя детскую наблюдательность. Про все свои дела воспитательницы обычно говорили при нас, судачили, что физрук ходит налево, что поварихи химичат с продуктами, что директор скоро доиграется… Все это, конечно, нас удивляло и озадачивало. Физкультурник ходил прямо, по дорожкам, лишь иногда останавливаясь и предлагая молоденькой вожатой пощупать его каменный бицепс. На кухне не было никаких колб или пробирок, вроде тех, что сияют и дребезжат в школе, в кабинете химии, куда мы иногда тайком заглядываем, так как младшие классы расположены у нас на том же, четвертом этаже. Да, тогдашний начальник лагеря Подгорный, в самом деле, сняв пиджак, иногда сражался в волейбол с вожатыми и подавал через сетку крученые мячи, которые никто не мог взять. Но до конца почти никогда не доигрывал: из окна высовывалась Галяква и пронзительно кричала:

– Никита Поликарпович, скорее – Москва на проводе!