Совдетство 2. Пионерская ночь

«…Арамис угадал: выйдя из отеля на площади Будуайе, герцогиня де Шеврез приказала ехать домой. Она несомненно боялась, что за ней следят, и хотела таким образом отвести от себя подозрения… Однако, возвратившись к себе и удостоверившись, что никто за ней не следит, она велела открыть калитку в саду, выходившую в переулок, и отправилась на улицу Керца-де-Пти-Шан, где жил Кольбер…»

Чем дальше я читал, тем больше запутывался в именах, названиях, намеках и интригах, которыми в основном и занимались французские придворные, даже не подозревавшие, что такое производительность труда. Страниц через десять я окончательно завяз и бросил это скучное занятие, заглянув на всякий случай в самый конец и узнав с огорчением, что дʼАртаньяна убило на войне ядром. Жалко! Надо ему было вовремя уйти на пенсию. Выждав для приличия неделю, я вернул книгу в библиотеку.

– Ну, как? – с интересом спросила Софья Борисовна.

– Занятно, – ответил я.

– Ты все понял?

– Нет, не все.

– Что именно не ясно?

– Не ясно, что значат предсмертные слова дʼАртаньяна: «Атос, Портос, до новой встречи! Арамис, прощай навсегда!»

– Ну, это как раз очень просто! Арамис остался жив, а на том свете дʼАртаньяна ждут Портос и Атос.

– Но ведь и Арамис умрет когда-нибудь, как мы все?

– Да, конечно…

– Значит, все-таки не навсегда!

– Но Арамис, как священнослужитель, попадет в рай.

– А Портос, Атос и дʼАртаньян в ад? – изумился я.

– В ад? Нет, скорее, в чистилище, – нашлась библиотекарша.

– В чистилище? В первый раз слышу. А что там делают?

– Там? Очищаются от грехов, – неуверенно сообщила Софья Борисовна.

– А потом?

– Потом? Потом, очевидно, отправляются в рай…

– Значит, все-таки не навсегда?

– Пожалуй, – покраснела она. – Никогда раньше об этом не задумывалась…

А «Трех мушкетеров» я прочитал через год, когда Лида принесла мне из библиотеки Шелепихинского филиала толстый растрепанный том без последних страниц, поэтому я потом долго не подозревал, что дʼАртаньян и Рошфор после трех дуэлей все-таки помирились и даже поцеловались в знак дружбы. В результате я проспорил Шарману пугач, выменянный за тюк тряпья и десять флаконов из-под тройного одеколона, валявшихся на пустыре за аптекой.

Но все-таки, почему я сделал героем длинной истории с продолжениями, которую рассказывал ребятам в палате перед сном, виконта де Бражелона? Я же о нем почти ничего не знал, кроме того, что он внебрачный сын Атоса? Не могу ответить на этот вопрос. И в мыслях такого не было. Я примеривался к Электронику – мальчику из чемоданчика, рассматривал кандидатуру Ихтиандра, которому доктор Сальваторе пришил вдобавок к жабрам еще и орлиные крылья. Представляете, что может вытворять летающее и ныряющее существо?! Подумывал я и о продолжении приключений капитана Врунгеля, в силу своей фамилии дававшего просторы для самой необузданной фантазии. Виконт выскочил из моей памяти с обнаженной шпагой, как из-за угла, внезапно, и надолго овладел вниманием всего отряда, превратившись в нашего русского Виконтия Дображелонова.

Ребята поначалу стали звать его Викентием, такое имя носил тогдашний руководитель лагерного изокружка, он даже в жару ходил в грубом свитере и курил трубку, дымившую, как Мосэнерго на Балчуге. Ставя нам натюрморт из восковых фруктов, художник потом отходил на несколько шагов, складывал из пальцев прямоугольник и долго рассматривал нагромождение мертвых плодов, вздыхал, бормотал что-то о вечных формах, наконец, возвращался, чтобы поправить складку драпировки и на сантиметр сдвинуть яблоко.

– Ну, вот теперь даже Сезанн не подкопается. За работу, пиёнеры!