Совдетство 2. Пионерская ночь

Попался мне на берегу и «чертов палец», похожий на крупнокалиберную пулю. Башашкин прочел в «Науке и жизни», что это окаменевший панцирь каких-то каракатиц, водившихся миллионы лет назад. Возможно, так и есть. Но и теперь, в наши дни, «чертов палец» чрезвычайно полезен людям: если его умело бросить, закрутив в воздухе, он входит в воду не с плеском, как обычные камни, а с тихим «чпоком», почти не образуя кругов. Я примерился и швырнул, но не совсем удачно: вместо «чпока» получился «чмок». Ну, ничего страшного – еще натренируюсь!

Заметив, что добрел почти до кузнецовского дома, от которого с обрыва к воде спускалась железная сварная лестница, я оглянулся назад: сильно уменьшившиеся в размерах Тимофеич и Жоржик все так же уныло сидели на корточках, глядя на донки, казавшиеся отсюда прутиками. А вот дед Санай как раз снимал с крючка, кажется, подлещика, блиставшего чешуей на солнце. Жоржик давно мечтает о своей лодке, он даже нашел продавца в Ваулине, скопил деньги, но бабушка категорически против, говорит: баловство, а после одной неприятной истории лодка, как сказал Башашкин, накрылась медным тазом, и посоветовал Жоржику купить велосипед. А разве лодка – баловство? Нет, это важное средство передвижения по воде и незаменимая вещь в рыболовстве.

Я прошел еще метров десять, испек несколько «блинов», не приблизившись к Витькиному рекорду. А когда снова оглянулся, то заметил оживление: отец, быстро перебирая руками, тащил леску – и вот уже по воде заплескался, сияя зеркальными боками, лещ! Я стремглав бросился к моему камню. Жоржик тем временем вытащил приличного окуня. Добежав, я обнаружил, что мое удилище плавает в воде метрах в трех от берега, а поплавка и вообще не видно. Раздевшись, я вошел по грудь в воду, схватил мокрую лещину и поднял над головой: на крючке билась крупная красноперка. А отец тем временем сменил наживку, снова забросил донку и буквально через две минуты уже вытаскивал здоровенного горбача.

По возвращении самую большую рыбину мы обязательно расстилали на лавочке, возле калитки, приложив хвост к краю, и делали зарубку, таких набралось много, и доска с одного конца напоминает деревянную пилу. Самого большого леща, как ни странно, вытянул Башашкин, хотя на ловлю его заманили чуть ли не силой, пообещав, что за каждую пойманную рыбку будут выпивать из отцовой «манерки»: запасы заводского спирта, привезенного из Москвы, еще не закончились. Когда колокольчик чуть звякнул, дядя Юра даже не обратил внимания – он «дышал волжским простором».

– Подсекай, раззява! – крикнул Жоржик.

Батурин, дернув, потащил, путаясь в леске и приговаривая: «Акула там, что ли, или крокодил?»

Оказался горбач длиной 62 сантиметра!

– Учитесь, салаги, у профессионала! – захохотал Башашкин, свысока глядя на раздосадованных Жоржика и Тимофеича.

8

Улучив момент, когда бабка Санаиха уедет к родне в Кашин, Жоржик шел к соседу с можжевеловой настойкой, от который дед, чуть выпив, приходил в буйный восторг, горланил песни про «соколов с орлами» и однажды, схватив палку и вспомнив кавалерийскую молодость, принялся рубить головы несчастным подсолнухам, за что Санаиха, вернувшись домой, ругала старого бедокура последними словами. После приступа веселья Санай обычно сникал, плакал, вспоминая друзей-сверстников, которых прибрал Бог. Сидя рядом и слушая разговоры взрослых, я всякий раз поражался, насколько неутомима смерть в своем разнообразии. Один дружок в полынью ушел, другого гадюка ужалила, отпаивали молоком – не помогло, третий посек ногу на покосе – и сгорел от «антонова огня», четвертого на германской пулеметом скосили, пятый из-за неверной жены руки на себя наложил, шестого за длинный язык в Сибирь упекли, седьмого польские паны в плену голодом заморили, восьмой до Берлина дошел, вез домой богатый трофей – отрез сукна, за который его в Кимрах лихие люди и порешили… Жоржик внимательно слушал, кивал, подливая можжевеловки, и, улучив момент, просил уступить лодку – на денек, чтобы сплавать на другой берег Волги. Хозяин сначала мотал головой, отказывал, говорил: возьми лучше мою старуху, но потом все-таки смягчался, соглашался, предупредив:

– Воду не забывай отчерпывать! Подтекает… Конопатить надо, а сил нет. И не налегай – весла хлипкие…

– Ни-ни! – кивал Жоржик и незаметно мне подмигивал, мол, слажено дело.

Я ликовал. Другой берег – это всегда тайна, иногда кажется, что и люди там совершенно другие – земные инопланетяне. А еще там, за синим ельником, скрывалось лесное озеро, где, по слухам, брали окуни невиданной величины. Наконец, на той стороне, как раз напротив нашей избы, виднелся холм с белой вершиной, остатки церкви, куда ездили молиться со всей округи: летом на лодках, а зимой на санях по льду. Там прежде стояло село, но его затопило, когда в Угличе построили плотину.

– А все большевики-озорники! – ругалась Захаровна. – Развели болотину!