Совдетство. Книга о светлом прошлом

Я посмотрел на будильник: до обеда еще далеко. Как это прекрасно – никуда не спешить, делать только то, чего хочется! Наверное, при коммунизме все так жить и будут. Сложив постельные принадлежности, я убрал их в диван. Там, под сиденьем, довольно вместительная ниша, куда помимо подушки, одеяла, простыни вмещаются два старых демисезонных пальто, несколько пар зимней обуви и большая коробка с конструктором, после чего остается еще целый свободный угол. Однажды Сашка, маленький негодяй, туда спрятался. Родители ушли в гости, оставив его на меня, и пока я ходил на кухню разогревать ужин, он исчез. Бесследно. Решив, что непутевый брат мой пошел слоняться по общежитию, получая в каждой комнате по конфетке, я обежал два этажа, даже заглянул на чердак, опросил соседей, может, прибился к кому-нибудь. Дело-то обычное. Но нет… Я вышел во двор, там стоял контуженный дядя Гриша, бывший моряк, – наш сторож. У него страшно трясется правая рука, дергаются щеки, а говорит он точно жужжит, но мне все понятно, привык.

– Дядя Гриша, Сашку моего не видели?

– Н-н-н-н-н-е-е-е в-в-в-в-в-и-и-д-д-д-е-е-л.

– А вы давно тут стоите?

– П-п-п-п-п-о-о-л-ч-ч-ч-ч-ч-а-а-с-с-с-с-а.

Я испугался, отчетливо вообразив, как, вернувшись из гостей, Лида весело скажет:

– А вот и мы! Ну как вы тут без нас? Скучали?

Потом, заметив мою растерянность, она беспомощно поозирается и спросит мертвым голосом:

– А где же Саша? – и слезы хлынут из ее страдающих глаз.

– Не хнычь! – рявкнет отец. – Найду и всех выпорю как сидоровых коз!

Взяв себя в руки, я вернулся в комнату, заглянул в гардероб, где тоже можно спрятаться, потом сел на стул и затаил дыхание: минут через пять в диване кто-то ворохнулся, и явно покрупнее мыши. Все ясно!

– Почитать, что ли? – громко произнес я и с разбегу плюхнулся на диван, целясь в то место, откуда донесся шорох.

Изнутри раздался писк, тоже не мышиный.

– Пусти! Здесь душно… – послышался из утробы глухой голос брата.

– Кто это?

– Я.

– Кто – я? Наши все дома.

– Я. Сашка…

– Ах, Сашка! И зачем же ты туда залез?

– Хотел от тебя спрятаться.

– Спрятался?

– Угу.

– Вот и сиди там.

– Я маме все про тебя скажу.

– А я добавлю.

В общем, выпустил я его из дивана, когда во дворе послышались голоса родителей. Лида пилила отца за то, что он на прощание целовался с ее подругой Валей Шилдиной почти по-настоящему, а это совсем не обязательно. Тимофеич самодовольно отвечал, мол, не виноват, она сама губы подставила.

– Мало ли кто тебе чего подставит… – не унималась Лида. – Я с тобой еще завтра на свежую голову поговорю!

– Вылезай, партизан! – разрешил я.

С тех пор Сашка никогда от меня больше не прятался. Я вдруг почувствовал, что соскучился по брату, по его проказам, шкодливой улыбке, даже по его постоянным попыткам стянуть что-нибудь из письменного стола или нарисовать в моей классной тетрадке чертика. Однажды я, не поглядев, сдал домашнее задание на проверку, Ирина Анатольевна посмотрела на страничку, хмыкнула и заметила с иронией:

– Так ты у нас еще и художник! Ну-ну… А почему у черта два хвоста?

А все-таки я брата люблю. «Родная кровь», – как говорит бабушка Аня.

Я вздохнул и лег на диван с книжкой:

«…Сильные удары весел разбивали мутную воду Хапи. Три могучих негра-гребца быстро гнали вверх по течению легкую лодку. Под плетеным сводом навеса сидели двое. Это были Бурджетд и старый Мен-Кау-Тот…»

Оторвав глаза от страницы, я снова увидел знакомого таракана, который, шевеля усиками, словно ухмыляясь, беззастенчиво прогуливался, как по бульвару, вдоль полированной ручки дивана, а по ножке обеденного стола взбиралось другое насекомое. Третий прусак бежал от батареи к этажерке. Это уже ни в какие ворота не лезет! Если они так нагло ведут себя днем, то можно представить, что происходит тут ночью, когда я сплю. Что ж, остается принять вызов!

Я тихо встал, осторожно взял отцовский тапок с широкой кожаной подошвой, но, выйдя на тропу войны, с удивлением обнаружил: все насекомые внезапно исчезли. Странно! Непонятно. Может, они телепаты и умеют читать наши мысли, как Вольф Мессинг? Нет, скорее всего, в результате горького опыта многих поколений тараканы усвоили: если человек берет в руки мухобойку, тапок или свернутую в трубочку газету, надо немедленно сматываться.