Совершеннолетние дети

Теперь Софийка начинает рассказ о житье-бытье в Гицах. Она достаточно умна и не может относиться ко всему так некритично, как Орыська. В отличие от сестры, молодая женщина иронизирует над румынскими вертихвостками, которые ничем в жизни не интересуются, кроме косметики. Однако из слов Софийки не следует, что эти вертихвостки так уж глупы, как они выглядели в рассказе Орыськи. Прежде всего они хитры. Разыгрывают мужниных рабынь, а фактически командуют ими, как оловянными солдатиками. Каждая обращается к мужу не иначе, как «мой господин», а по сути этот господин вовсе не господин, а раб. Единственно, что подлинно прекрасно в этих краях, — цыганская музыка. Софийку не удивляют княжны, которые влюбляются в простых цыган. От их музыки и впрямь можно потерять голову…

Наконец Ляле надоело сидеть на веранде. Она теребит всех, даже хозяйку дома, и увлекает в сад. Дарка и тут разгадывает ее маневр. Ляля хочет перемолвиться словечком со Стефком, а здесь, на глазах у матери и хитрых сестричек, это невозможно.

По команде Ляли все встают, чтобы выйти в сад, а Стефко хватает кресло и несет его вслед за Лялей.

«Раб!» — глазами говорит Орыська Дарке.

«Раб», — соглашается та.

Очутившись в саду, Ляля превратилась в мотылька: порхала от цветка к цветку, склонялась над ними в грациозных позах, словно выполняя па в менуэте, и, вдыхая аромат, спрашивала название каждого цветка.

Спрашивала даже те названия, которые знала. Стефко ходил за нею, радуясь, что она обращается с этими вопросами к нему.

Неподалеку от клумбы рос одинокий куст благородной белой мальвы. Орыся рассказала, что когда-то там была и беседка. Ляля подбежала к кусту, прижалась лицом к лепесткам и, подняв глаза на Стефка, спросила:

— А как называется этот цветок?

Стефко украдкой взглянул на мать — та в эту минуту задумалась о чем-то — и шепотом ответил:

— Ляля!

Казалось, сестра Данка только и ждала этого слова. Она тотчас закружилась, раскинув руки, припевая: «Ля-ля, ляля!»

Никто, кроме Дарки, не слышал этого короткого диалога и не понял, чему так бурно радуется Ляля.

Все испытывали эстетическое наслаждение, любуясь девушкой, танцующей среди цветов.

Минутой позже Подгорская спросила (возможно, и она слышала ответ Стефка):

— А вы, Ляля, еще не обручились в Вене? Ваша почтенная матушка говорила мне, что есть претендент. Теперь самое время… Вы уже окончили консерваторию…

Дарка взглянула на Стефка — он прикрыл глаза, только губы задергались.

— О, нет, нет! — поспешно запротестовала Ляля, — еще есть время подумать! Был там один такой… Но нет, нет! Ничего из этого не выйдет. Мама просто хотела немного похвастать… Стеф, а как называется этот цветок? Вы понюхайте, понюхайте, я вас прошу! Ну что? Правда, он пахнет вербой? Смешно! Цветок — и пахнет вербой! Ха-ха!

— Идут! — закричала Орыська и побежала навстречу гостям, появившимся в конце дорожки.

Дарка почувствовала, что ноги ее наливаются свинцом. Даже если бы под ней вспыхнуло пламя, девушка не смогла бы сдвинуться с места. Она не смотрела в ту сторону, но и так видела Данка, высокого, светловолосого, самого красивого.

Молодые люди прежде всего поздоровались с хозяйкой, потом с Софией и в последнюю очередь с девушками.

Первым к Дарке подошел Костик. Как она была благодарна ему за это!

Он, смеясь, показал большие зубы:

— Это, братцы, не Дарка, а настоящая домнишора! Тут, поди, не подступись! Что прикажешь делать? И на «вы» переходить не хочется. Ей бы еще годик подрасти… Я думаю, мне, как кальфе[45], будет разрешено называть тебя и впредь по-старому. Не возражаешь?.. А ты, Орыська, чего так побелела? Встреть я тебя в полночь на кладбище, клянусь господом богом, помер бы со страху! А ресницы, девочка моя, что ты с ними сделала? Это, верно, «последняя мода» в Гицах, не так ли?

Пражский подошел к Дарке, поздоровался вежливо, серьезно. Этот ни капельки не изменился, остался таким же квадратным и прыщеватым, как в прошлом году.

— Здравствуй. — Это наконец подошел и Данко. Он то ли случайно, то ли нарочно последним поздоровался с нею.

Дарка, пылавшая, как уши Стефка, протянула Данку горячую, потную руку, и он крепко пожал ее узкой, сухой ладонью.

— Правда, как странно, — заговорил он неестественно громко, — в городе можно прожить год и ни разу не встретиться, а в деревне — вчера приехал, сегодня уже увиделись… Как поживаешь?

«Что он хочет этим сказать? Хочет сказать Орыське, а может быть, и товарищам, что в Черновицах не встречался со мной?»

Дарка с тревогой огляделась: какое впечатление произвели его слова? Она ничего не хотела, только бы он пощадил ее девичью гордость. Боялась, что Костик, пользуясь случаем, выскочит с глупой шуткой на тему: «Эх, любил казак, да покинул девку-чернобровку…» Дарке не хотелось давать этой лисичке Орыське повод для триумфа.

Стараясь подавить тревогу, Дарка весело, хотя и не очень громко, ответила:

— Ты вчера приехал? А я и не знала.

Да, он приехал вчера. Пришлось остаться ради благотворительного концерта в пользу бедных детей.

— Какие дети? Чьи дети? — ни с того ни с сего спросил Уляныч, незаметно появившийся в саду.