Совершеннолетние дети

Седой патриарх со смоляными бровями продолжал рассказывать историю о каком-то Ионе. Собственно говоря, в истории этой не было ничего смешного, но мужики так и раскачивались от смеха, а женщины били их кулаками по плечам, как по барабанам.

— Я его спрашиваю: «Почему не женишься, — простите на слове, — свинтус?» А он говорит: «С чем жениться? С голой, — простите на слове, — задницей? Вот заработаю денег, тогда и женюсь. Иду, говорит, на мошию, а вы подыщите мне тут молодку». Я думал, простите на слове, что имею дело с разумным человеком, и в самом деле подыскал ему молодку. Немолодая она, конечно, тринадцать лет как вдова, но для Ионы, как он, простите на слове, с характером, так в самый раз. Невеста готовится к свадьбе, а Иона всё не является. Уж и жатва прошла, а Ионы все нет. Хата лебедой поросла. На крыше овес высеялся и уже доспевает… На подоконнике черешенка выросла, а Ионы нет…

Кто-то недоверчиво кашлянул. Рассказчик обиженно замолчал, запыхтел трубкой.

— Рассказывайте, Штефан, рассказывайте…

— Если я вру, зачем же мне рассказывать? Я могу и помолчать. Мне ни к чему эта история, я ее и так знаю… Раз говорю, что черешенка на окне выросла, значит, выросла. Я же не сказал «дуб» или «пихта», а «черешенка». Даже «черешня» не сказал…

— Твоя правда… А черешенка может быть чуть побольше мизинца… Чтоб ему, тому разбойнику, что покашливает, рот свело… Давайте дальше, Штефан, как вы сватом Ионы были…

— Об этом-то я могу рассказать, вот только не люблю, если меня кто, простите на слове, дураком считает. На чем я остановился?.. Итак, вернулся Иона…

— Вернулся все-таки, сердешный! И что же?

— А ты не спеши. Надо все по порядку, как история шла. Я врать не умею и не люблю. Коли говорю «черешенка», так и понимай: черешенка, что только что вылупилась из зернышка, чуть побольше мизинца, а не дерево, из которого тебе гроб сколотят… На чем я остановился?.. Ага! Вот приехал Иона — и прямо ко мне. В хату к себе не может войти: крапива да бурьян не пускают… Пришел за косой, а я ему говорю: так, мол, и так, невеста ждет, покупай только цуйки[69] и прямо к попу. И так обрадовался он, так обрадовался, говорю вам, что даже шапку наземь кинул…

— Может, пьяный был? — недовольно перебила молодая женщина. Могло показаться, что она позавидовала той вдове.

— Какие вы, ей-богу! Что за люди пошли! Как же пьян, если только за цуйкой собрался? Слушала б лучше, что я рассказываю, а то вырвется, прости, господи, как телок… Итак, побежал он на радостях за цуйкой. А в корчме осенью, известное дело, народу всегда много. И стал он на радостях, что женится, угощать всех и доугощался до того, что одолжил у моего кума пять леев… А я ничего не знаю. Хоть бы меня, как свата, пригласил, черт небритый, простите на слове, так нет! Сижу себе на завалинке, гляжу — он идет… Зеленый, сгорбившийся, ровно полный день с коноплей мок, простите на слове. Пришел и стал столбом передо мною. Хоть бы словечко проговорил. «Ты что, спрашиваю, онемел или белены объелся?» А он в ответ: «Пришел сказать, что запираю хату на прут, а сам иду к барину, перезимую где-нибудь в конюшне, а ей передай: если может, пусть еще зиму подождет».

— И ждет? — окружили рассказчика женщины. — Боже ты мой! Сколько ж ей лет? И охота еще зиму ждать!

— Ага… ага… А ты бы не стерпела?

— А что, и не стерпела бы!

— А она, видишь, как порядочная, ждет… «Теперь, говорит, как вернется он с мошии, сама выйду встречать и сама куплю цуйку…»

— Ох, уж эта цуйка! И не говорите, дедушка! Наш мужик за вино и водку родную мать продаст! Сами слышали — как вол ворочал целое лето, а за день все спустил в корчме… Жениться собрался — и фью-уть! Ушло все с вином и цуйкой, сгореть бы ей!

— А ты, Мариора, чего горячишься? Твой мужик пьет, бедняга, только по субботам…

— Верно, не часто, зато здорово! А вы послушайте, какая чудасия приключилась в нашем селе прошлой весной… Взбрело на ум нашей помещице в вине искупаться.

— Не может быть, Мариора, не может быть, дочка, — заволновался старик.

Дарка не могла понять, что его волнует: то ли что госпожа столько вина испортила, или то, что рассказ Мариоры будет интереснее его «истории»?

— Как это не может быть? — грозно сверкнула глазами Мариора. — Как не может быть, если я рассказываю? Моя родная сестра служит у этой барыни в горничных, не выдумала же она… да и все село знает!

Штефан завертелся на лавке.

— Я же не спорю, ну, купалась, но чтоб в чистом вине, простите на слове, не верю… Не говорю «врешь», но не верю. Сам не люблю врать и о другом так не думаю, но не верю… Может, долила в купель литра два… ну, может, пять… знаешь, господа любят всякие штучки, но чтоб купалась!..

Разгневанная Мариора встала, уперла руки в бока. Казалось, она готова была кинуться на Штефана с кулаками.

— Чего вы мне здесь болтаете «долила», когда она купалась в вине!… Приказала выкатить из погреба бочку вина, выбила затычку, и девушки потащили ведра с вином на кухню… Подогрели его — и, красное, как кровь, прямо в ванну. А она и влезла туда голышом…

— Ну и ну! — прошелестело среди мужиков. — Столько добра перевести!..