Совершеннолетние дети

Ах, как умеет вселять и поддерживать в людях веру брат Наталки — Роман Ореховский!

Ореховский… На чердаке (не без стыда признается Дарка) между чехлом и стенкой чемодана лежит брошюра, та самая, которую на вокзале засунул туда Роман. Лежит почти три месяца. Позавчера Дарка лазила на чердак пришивать петлю к чехлу (не в ее характере откладывать такую работу до дня отъезда), и брошюра попалась на глаза. Небольшая серенькая книжечка в мягкой обложке, подписанная буквами Р. К. Ничего не говорящее название «Закон жизни» не вызывает особого интереса. Дарка открыла первую страничку. Вступление не увлекло ее, она бросила, не дочитав. Скучно, обо всем сразу и ничего конкретного. Дарка засунула брошюрку на старое место. Теперь она решает дочитать ее до конца. Ведь стоит Дарке показаться в Черновицах, как Ореховский спросит, какое впечатление произвела на нее книжка.

Из уважения к Роману превозмогая неохоту, девушка полезла на чердак и достала брошюрку. Принялась читать вступление с того места, на котором остановилась два дня назад. Ничего интересного Дарка так и не вычитала в нем, но, продравшись сквозь него, словно сквозь живую изгородь, она очутилась в чистом, залитом солнцем поле.

Как поняла Дарка, автор поставил себе задачу провести параллель между историческими условиями, господствовавшими в царской России накануне Октябрьской революции, и современной политической обстановкой в Румынии. Мысль свою он подкреплял множеством примеров, взятых из жизни.

Для Дарки была просто открытием доказанная автором взаимосвязь международных событий. В политике так же, как и в математике, действовала железная логика.

Камня на камне не осталось от того толкования истории, какое преподносили девушке в гимназии Мигалаке и его прихвостень Мигулев. Например, Мигалаке трактовал Великую Октябрьскую революцию как следствие «деморализации измученных на фронте войск», в то время как это было завершением многолетней, организованной революционной борьбы лучших сынов русского народа, плодом неизбежного развития жизни общества, в силу чего созрели необходимые условия для такой революции.

Р. К. доказывал, что русские начали борьбу в более сложной политической обстановке, чем та, что господствует сейчас в Румынии, и все же дело увенчалось успехом.

Итак, какой же из этого вывод? Только один: «Боритесь — поборете!»

Свои доказательства автор строил на параллелях, а сопоставление и противопоставление фактов подтверждали неоспоримую правильность его взглядов.

Р. К. как бы заранее знает, что таким, как Дарка, мало одних аргументов. Факт становится достоверен, если его подкрепить цифрой. От цифр, — а у Дарки нет ни малейшего основания им не верить, — даже рябит в глазах: освобожденные народы Советского Союза обгоняют историю и за несколько лет достигают таких успехов, для которых современной Румынии нужны столетия!

Значит, делает для себя вывод Дарка, не вражда между народами, не кровавый реваншизм (которого так жаждет Гиня Иванчук) ведет к освобождению.

Так-то оно так, риторически полемизирует сам с собой Р. К., но не надо забывать и того, что вся «Романия маре» в когтях сигуранцы, как муха в сетях паука. Правительство Братяну расправляется с малейшими признаками революционного движения, невзирая на то, кто его организует — румынские рабочие или «миноритет», независимо от того, носит ли это движение национальный или социальный характер.

«В двадцатом году («Тогда мне было десять лет», — думает Дарка) по всей Румынии прокатилась волна забастовок. Целый день не было движения на всех железных дорогах страны».

Постой, постой, теперь Дарка что-то припоминает! Вот где она, правда! А в Веренчанке, — Дарка отлично помнит, — начальник станции заявил пассажирам, — как раз в этот день мама вместе с Даркой собралась в Черновицы, чтобы купить ей первую шапочку по мерке, — будто министерство путей сообщения вводит локомотивы нового типа и поэтому изъяло все старые.

Самое печальное, что даже папа тогда поверил в эту сказочку!

И снова мысль возвращается к тому, о чем больше всего болит сердце: а что будет с Данком?

Два часа назад девушке мерещилось, как он, держа скрипку под мышкой, стучится в двери различных кафешантанов. Теперь, как ни странно, Дарка видела будущее Данка в ином свете. Представляет его трудное положение, но не трагедию. А это не одно и то же!

Перед Данком захлопнулись двери позолоченных залов с нарядными люстрами, бархатными ложами, но кто преградит ему дорогу в народ? Ведь публика, заполняющая те залы, еще не народ! Лишат Данка возможности выступать публично — музыка его уйдет в подполье. И тогда, вместо того чтобы подлаживаться под извращенный вкус горсточки избранных, вместо того чтобы щекотать их заплывшие жиром нервы, музыка Данка примет на себя другую, почетную и достойную истинного таланта миссию. Знаменем его музы станет призыв к борьбе с тиранией!

Законы их государства запретят упоминать имя Данка? Ничего! Имя автора гимнов свободе, смелых маршей, зовущих в бой, симфоний, сложенных в честь победы, будет — народ!