Совершенные лжесвидетельства

Сегодня и я постараюсь заморить червячка, хотя желал бы надежд, сказал Мотыльков тем, кто на него смотрит. Склонен к знамениям, положительным толкованиям, приветствую голубя с оливковой ветвью, в крайнем случае — птицу воронью. Благая весть — кончился потоп, и вышла солнечная погода, пусть и постыдна против летнего пира… Или Deus ex macina. И восходит — новый круг, стирая аномальное сегодня, но опираясь на великое вчера — эпоху написания Опушкиным портрета, где Мотыльков был — не рябь и трамвайные билеты, а в перебоях колючая проволока, но — бесперебоен в Мечте и в контакте, и в сборе предложений, и в отсылке посулов… кстати о заключенных — в одиночки портретов, кто хорошеет за счет оригинала, столь плоско себя одолжившего… кто прирастает препирательством Мотылькова с органами — своими и социальными… Да, да, голодный пробудился и заказал птицу — на вертеле или ветке, с сыром или с надеждой. Пробужденный встряхнулся и одушевил экстерьер… пусть и не достав — дерзновенного, но подкравшись — почти вплотную. И сообщил тем, кто на него смотрит, что продолжение в этом ключе — для поэтов страдания, профессионалов и самородков, а Мотыльков отзывает из нетей свой белоснежный образ и возвращается к корням. Доноры еще не закончили сдачу крови, но процесс открыт. Великолепная блондинка когда-нибудь позвонит. Возможно, ее обгонит кто-то — трижды великолепней, и это не предмет треволнений Мотылькова. Елочный же лужок, почти арендованный, он дарит птицам-надеждам. Пусть займут жизнью и поместят плетеный дом. Нет — поэтапным переходам к согласию с самим собой! Сразу — и навсегда.

И, окрыленный воронами-надеждами, Мотыльков взбежал в работу.

Пред ним было поприще разлуки, и Мотыльков сходу пытался бросить комплименты производственным дамам. Пусть и не каждой — тонкого психологического рисунка и близкое к мадригалу, как некогда, а общее, в бодрящем стиле не спи, вставай, кудрявая. Но на сей раз никто почему-то не рукоплескал Мотылькову.

— Без шарма — на шармачка, — констатировала, не отрываясь от проспектов, коллега Александра. — Неюркий, неплотный, пониженный. Закрой скорее окно, не то тебя отнесет в Волшебную страну.

— Что-то ты расклеился, Вадичка, — призналась себе из зеркала коллега Анна. — Рекомендую: клей «Момент». Не момент, а зверь. Киндер распряг греческую вазу — в грязь, я отвечала долгоиграющей истерикой, а мой Сидоров склеил местную грязь — опять в греческую вазу! — и размышляла по ходу карандаша, рисующего уста-гранат: — По-моему, киндер нацелился на французский фарфор. Если вычтет единицу, я возмещу ее — чайничком с картинами рая и омерзительной ценой. Будь другом, нежданчик, закрой окно.

— Мотыльков поврежден. Это уже не склеишь, — заметила коллега Наталья. — У кого, по словам здешних мужланов, самая пышная грудь? Тот бросает грудь на оконный дот. Потому что от твоего недельного стона по чайникам у меня уже не уши, а чайники.

— А по крупу — пленэр из другой жизни! — мечтательно говорила коллега Анна. — Кстати, ты тоже могла бы закрыть чем-нибудь окно!

Данные разведывательного характера, сообщил Мотыльков тем, кто на него смотрит. Процветающий уровень мысли приятен для моего самоощущения. Вижу затухание трудовой активности, но здание свой срок еще не исчерпало, так что можно посвятить себя ежедневному: закреплять пройденное и выходить на небывалые рубежи — за ту же зарплату. А прозябающим в старой жизни Мотыльков предложил что мог — сольный приступ кашля.

— Как этот старый Казанова боится сквозняков! — сказала коллега Наталья. — Он обрел психологию пораженца. Теперь ему чуждо свежее, ветер перемен и реформ.

Се приемная дочь закаленной стали, сказал Мотыльков тем, кто на него смотрит, и замкнул на себе молнии, кнопки и пуговицы и, наполнив хрипами жабры проволок, ушел в Производственное. Никогда не вредно отредактировать чьи-то маниловские прожекты, зачистить программы и выполоть из разделов сюрреализм. Дайте мне факторы, что влияют на объект, и я скажу вам, что он есть. Согласен, это вам — не ловля блох! Так что спешка здесь — совершенно не обязательна… Но всякий в торопившихся тоже успевал сбросить коллегам — попутные заметы.

— Час стояла под носом чайника, как под пальцем вождя, — говорила коллега Анна, она же провинциальная кузина красивой жизни. — Жуть. Треть паршивки-зарплаты! Нет, лучше добавить и превратить все в туфли. Кто-нибудь, задрайте уже собачий холод, закройте окно и заслоните собой все щели!

— Ты стоишь перед чайниками, как некоторые — перед полотнами Леонардо и Рембрандта… — говорила коллега Наталья. — Интересно, закроет ли кто-нибудь окно, или мы обречены на вымерзание?

— С этих мастеров тоже — не чай, а одни траты: билеты, буря эмоций, амортизация парадной одежды… Но согласись, Туся, если я куплю чайник, его увидят только Сидоров и киндер, и спасибо не влепят ни тот, ни другой, а туфли увидят все!

— Дорогая, ты никак не запомнишь, что кличку Туся украшала корова твоей бабушки!

— Разве? Моя бабушка — профессор, доктор педагогики.