Совершенство

Стены, перекрашенные в горохово-зеленый цвет. Скрипучие полы, покрытые крапчатым линолеумом. Высокие потолки, люстра из латуни, висящая чуть косо в большом зале. Пальто, брошенные на комод у входа, крючков или вешалок нет. Персонал: по большей части молодежь, несколько руководителей средних лет, изумленно таращившихся на Филипу, тащившую меня по коридору.

– Это моя подруга! – рявкнула она на какого-то мужчину, оказавшегося у нас на пути. – Она эксперт.

Поворот, у двери стоит каталка. Когда-то здесь стоял шум болтовни французских богачей или царила тишина, в которой усыхали состоятельные жены, пока их мужья ускользали в места и постели потеплее. Возможно, во время Второй мировой войны тут квартировали немецкие солдаты, велев семейству или смириться, или убираться прочь. Или нет, наверное, нет, так далеко на юг немцы не проникли. Вероятно, здесь находился очаг скрытого сопротивления, где по воскресеньям собравшиеся мужчины и женщины приглушенными голосами говорили об отцовских ружьях, по-прежнему спрятанных под половицами.

Как тут все превратили в медицинский центр, переделали под покровом ночи, я не знаю, но факт оставался фактом. Большой зал, в котором прежде, наверное, танцевали, теперь преобразился: шесть коек вдоль стены, пять из них заняты. Их обитатели были красивы даже во сне, даже с трубками в венах и с электродами в черепах, даже с большими очками на глазах и датчиками, закрепленными на торчавших наружу языках, совершенно явно красивы, красивы по-хирургически. Пять спящих красавцев и красавиц, трое мужчин и две женщины, Луиза Дюнда на койке у окна, глаза закрыты, волосы разметались по белой подушке – спящая принцесса.

За ними наблюдали две медсестры и врач, удивившиеся при виде меня, но почтительно поглядевшие на Филипу, сказавшую:

– Можно нам поговорить наедине?

Филипа Перейра-Конрой, хотя и не ее брат собственной персоной, но все-таки член своего клана. Они удалились.

– Филипа… – снова начала я.

– Все они совершенны, – объяснила она, обводя спящих плавным жестом руки. – Германия, Испания, двое из Франции плюс еще из Италии. Девять в Америке, восемь в Китае, четыре в Индии, один в Индонезии, три в Австралии. Рэйф сказал – поставь все на место, это твои машины, вот ты и поставь все на место, улучши, прямо как бац – и атом расщепили за месяц, прямо как яблоко упало с яблони – плюх, и…

– Филипа…

– Он кричал на меня. Обычно он смеется, а не кричит. Это вы сделали? Вы похитили исходный код, с кодом это можно сделать – я не сержусь. У меня бы так не получилась, я никогда бы не посмела, но а если сработает? Если Рэйф отменит процедуры, тогда это хорошо, вот так и должно… так это вы?

Задав вопрос, она не смотрела мне в глаза, держала спину прямо, повернув голову в сторону спящих. Храбрость: мужество, бесстрашие, отвага, героизм, дерзость, удаль, дух, смелость, доблесть.

Нужна храбрость, чтобы не смотреть на женщину, которой боишься, когда обвиняешь ее в убийстве, и по-своему – да – Филипа тоже меня боится.

Я осторожно взяла ее за руку, а она уставилась в пол.

– Я этого не делала, – сказала я. – Я похитила «Совершенство» для другого человека.

Ее взгляд быстро взлетает вверх, словно она на задании.

– Для кого?

– Она называла себя Байрон.

– Байрон? Ах, да, конечно – женщина, которая убила нашего отца, – кивнула она куда-то в пространство. – Матисс мне о ней рассказывал.

– Матисс…

– Его настоящее имя Джон, разве вы этого не знали? Но он занимается всеми этими шпионскими делами. Я думала, он явно ошибается насчет Байрон, все было так глупо на словах… – Легкий кивок головы, другая мысль для другого времени. – И поэзия, да? Они все слышали что-то, что дало толчок перемене, процедуры, понимаете ли, эволюция от базового нейролингвистического программирования, но лучше, гораздо лучше. Мысль есть ассоциация, вы закрепляете понятие – красота – повторяете, повторяете, повторяете, пока оно не становится истиной, ты можешь стать красотой, ты – красота, красота, красота, красота, красота…

Я крепко схватила ее за руку, и она умолкла так же быстро, как и заговорила, поднимая голову, потом опуская, крутя ей, словно не могла управлять своими действиями.

Мы немного постояли в тишине, глядя на спящих.

Затем, очень тихо, она продолжила: