Совесть

Каждый раз, заходя в дом Атакузы, домла чувствовал себя неловко. Из-за Хайдара. Он сейчас в отпуске и задержался в доме отца. Хотелось побеседовать с джиеном, поехать вместе в степь — посмотрели бы оросительные работы и там, на месте, заново обсудили его диссертацию. Но Хайдар будто не замечал домлу, не здоровался. Вот и сейчас — чуть ли не нос к носу столкнулись у колодца. И Хайдар круто свернул в сторону.

Домла остановился в нерешительности, думал пойти обратно, но Уразкул, сидевший на айване, уже заметил его, встал с места. В озорных, как прежде, глазах, на свежих, будто румяное яблоко, щеках, в уголках губ под редкими усами запрыгала лукавая улыбка:

— Зачем согнулись так, мулла Нормурад! Кто же за унылого старика замуж пойдет?

— Что-что? — не понял домла.

— Еще притворяется! А ушам нравится, как сливочное масло желудку. Да распрями, говорю, распрями плечи! Сейчас и старухи стали разборчивыми, не за богатство идут, выбирают с фигурой!

— У меня одна надежда — скорее бы соединиться с моей старушкой.

— Нужен Гульсаре-биби такой мямля! Думаю, ей тоже понравится старик пободрее! — рассмеялся Уразкул. Но тут же посерьезнел: — Собирайся в путь. Вижу, ты совсем извелся. В горы поедем, проветришься хоть немного… Правду сказать, пршхворнул там наш Прохор. Поедем, навестим больного, заодно и проветримся. — Улыбка в уголках губ Уразкула медленно угасла. — Немного нас осталось. Раз-два и обчелся. Надо держаться друг друга, дорогой Нормурад!

Насчет дома Уразкул не проронил ни звука.

Между друзьями должно быть все открыто, недомолвки портят дружбу. Домла собрался уже завести прямой разговор, да подумал: «Поговорим по дороге, там будет свободнее».

Он переоделся, вышел на улицу, Уразкул ждал у ворот, держа под уздцы двух серых ослов.

— «Волги» поданы! — объявил, посмеиваясь.

Нормурад на миг заколебался. «Пророк на осле!

Пожалуй, попадешь ходже на зубок». И сразу одернул себя: какое это имеет значение? Взял в руки плетку.

— Когда же это мы доберемся до гор на твоих «Волгах»?

— Садись, садись, всего-то каких-нибудь девять верст, доплетемся!

Солнце уже успело подняться выше тополей, асфальтированная дорога, политая водой, блестела, точно покрытая лаком. Улицы оставались в тени. Кроны чинар и белых тополей слились так, что и солнечному лучу не пробиться.

Уступая дорогу грозно ревущим самосвалам и легким, бесшумно скользящим «Москвичам», старики неторопливо ехали у самой обочины. Не так-то уж и давно, кажется, люди глазели, разинув рты, на автомобили, а теперь те же люди, так же разинув рты, смотрят на двух старцев, восседающих на ишаках, и подмигивают друг другу.

Асфальтированная дорога оборвалась перед лощиной. Друзья поехали вдоль русла, свернули к горам.

Домла надеялся, хоть после кишлака убавится движение машин. Но нет, груженные гравием самосвалы, тяжелые «МАЗы» со строительными материалами непрерывным потоком шли в сторону Минг булака, дико ревели, отравляя свежий утренний воздух черным выхлопным дымом.

Домла нервно потряс головой:

— Что тут происходит, Уразкул? Разве в горах открыли какие-нибудь залежи?

Уразкул ехал чуть впереди, медленно покачиваясь в такт шагам осла. Не оборачиваясь, ответил:

— А ты до сих пор не знаешь? В Минг булаке будет животноводческая ферма.

Домла слышал: где-то между кишлаком и горами задумали строить гигантский животноводческий комплекс, хотел даже поехать туда посмотреть, но так и не собрался, отвлекли другие заботы. А сейчас услышал, и кольнуло под ложечкой, заныло.

Два места в кишлаке особенно дороги были ему. Одно — русло лощины, вдоль которой ехали сейчас, где когда-то на берегу речки стояли две мельницы-соседки. Другое — урочище Минг булак, с его джидовыми и арчовыми рощами.

Рожденное самой природой, нетронутое полудикое урочище одним краем своим уходило в степь, другим упиралось в горы. Внизу — громада вечнозеленой рощи, а по склонам пояс из горькой арчи, карагача. Тополи, тутовник, джида спускались к прозрачным, как стекло, бесчисленным родникам. Родники — тысяча родников! — били из-под земли и сливались друг с другом в небольшие озерца-хаузы, в целые цепочки хаузов. Вода в них была особенная — ледяная, чистая, зеркальная. Человек, окунувшись в такое озерцо в самом жарком месяце — саратане, молодел на десять лет. Трава на полянах среди родников — густая, пахучая, сочная, не увядала, не желтела даже в пору саратана. Колхоз все лето косил и не мог выкосить здешние луга…

У богачей в кишлаке, вроде Вахидходжи — отца Кудратходжи, было заведено летом выезжать на Минг булак. Ставили у родников громадные белые юрты — изделия соседей-киргизов, в душистых сочных лугах привязывали белых кобылиц и посиживали, потягивали кумыс. Вечерами, особенно ближе к осени, устраивали в степях за Минг булаком улау — козлодрание. Земля, бывало, тряслась от конского топота, степь оглашало лихое гиканье наездников, ржание могучих аргамаков…