Совесть

Шукуров всегда удивлялся жизнерадостности своих тещи и тестя. Как умели они отдаваться веселью! У него так не получалось, и этот недостаток он в себе знал. Оттого, наверно, и ценил такие качества в других. И сейчас, в эту минуту, он никак не мог приладиться к общему веселью. Одергивал себя, убеждал: он хозяин, они гости, им и веселиться — ничего не помогало. Слишком было заметно — с Атакузы что-то произошло. Что именно — Шукуров не мог понять. А тут еще намек на какую-то премию. Успел, хитрец, с тестем договориться. Неладное что-то во всем этом…

Мирабидов самозабвенно играл теперь легкую, быструю, как бег лани, «Лязги». Махбуба, прервав круженье, с громким смехом подбежала к Алии, потащила танцевать. Но тут из кухни позвали: «Махбуба-апа! Шашлык готов!» — и танец сразу расстроился.

Махбуба пригласила всех к столу у хауза. Над водой загорелись лампочки, струи фонтана вспыхнули разноцветной дугой.

Атакузы, возбуждаясь все более и более, разливал «красавицам» шампанское, «джигитам»— коньяк. Вот он высоко поднял свою рюмку:

— Так давайте поднимем наши бокалы за то, чтобы в этом бренном мире человек мог хоть изредка отвести душу, повеселиться вдоволь! Все заботы — к чертям!

Шукуров незаметно бросил взгляд в сторону кухни. Атакузы что-то уж слишком разошелся. Неужели специально чтобы услышали соседи, которые хлопочут на кухне? Есть такие люди, любят довести до всех ушей: «Вот, посмотрите, какой я свой человек в этом доме!» Но Атакузы… Ему-то зачем? Шукуров с трудом подавил вспыхнувшее недоверие, заставил себя любезно улыбнуться.

Атакузы не заметил тени, мелькнувшей на лице хозяина. Мгновенно осушив рюмку, собрался было наполнить снова, но Алия быстро прикрыла ее ладонью:

— Не надо, пожалуйста, хватит на сегодня!

— Что? — Атакузы напряженно хохотнул. — Сегодня я как раз имею право пить, сколько хочу! Имею право веселиться и гулять, сколько пожелаю!

Шукуров попытался свести разговор к шутке:

— За какие же заслуги, дорогой раис? Может, выполнили план хлопкозаготовок?

— Нет! Сегодня я выполнил другое, еще более важное задание секретарей обкома и райкома!

— А именно?

— Вы что же, забыли? Приказ ваш выполнил! Выбросил на улицу старого ученого со всеми его книгами. А дом передал той самой ябеднице, которая обивала ваш порог…

— Послушайте, Атакузы-ака! — Шукуров привстал. Теперь он уже не думал о сковывавшем его долге гостеприимства. — Бросьте ваше кривлянье. Мой дом — не сцена, а вы — не артист, и мне не по душе подобные представления.

— При чем здесь представление? — Атакузы отодвинул стул и тоже встал.

Алия выбросила вперед дрожащие руки:

— Атакузы-ака! Дорогой мой!

Наступила долгая давящая тишина. Слышалось лишь тяжелое сопение Атакузы да тихое журчание фонтана. Шукуров опустил глаза.

— Вот что, давайте кончим этот разговор. Я вас считал человеком серьезным…

— Ошиблись, значит! — сказал Атакузы. — Какой я серьезный?. Я — самый несерьезный, самый… нечестный, самый бессовестный, самый, самый бессердечный человек! — Он потянулся к коньяку.

Шукуров перехватил бутылку:

— Хватит! Да что, в самом деле, случилось?

Атакузы не ответил. Он тяжело, как-то боком плюхнулся на стул. Уперся лбом в его спинку, закрыл глаза. В памяти сразу всплыла картина сегодняшнего утра. Он застонал от резкой боли в голове.

2

Стычка с дядей произошла неожиданно и самым нелепым образом.

Утром, наскоро позавтракав, собрался уже ехать в степь. И тут у садовой калитки показался Нормурад-ата.

— Атакузы!

Атакузы нехотя повернул назад. Домла в неизменной полосатой пижаме, повисшей на нем как мешок, в старых шлепанцах на босу ногу, кряхтя, шел ему навстречу. Дядя и племянник сошлись у колодца, молча подали друг другу руки.

— Все-таки повезло мне, поймал тебя!

— А что случилось? — Атакузы вспомнилось письмо о Минг булаке, написанное рукою дяди. На душе стало муторно.

— Есть о чем поговорить!

— Хорошо. Но лучше отложим до другого раза. Сейчас тороплюсь в степь…

— Степь твоя никуда не убежит! — неприязненный холодок в голосе старика стегнул будто плетью Атакузы.

— И ваш разговор, думаю, тоже никуда не сбежит.

— Стой! — приказал вдруг домла. — У меня сейчас сидит Уразкул!

«Ах, вот как — Уразкул! Понятно».

— Дядя! Я знаю, зачем он пришел. Но не сейчас, я…

По голому черепу домлы начала медленно разливаться краснота, будто от пролитых красных чернил.

— Ох, дорогой мой, дорогой! Знаешь, значит. Так зачем же понадобилось тебе втягивать меня в это… дело?

— В какое такое дело?

— Еще спрашивает — какое! Может, это я просил, чтобы ты отобрал у людей дом и отдал мне?

Атакузы так и застыл на месте. Вот она, человеческая неблагодарность! Перевез к себе, думал обласкать на старости лет… И что же! Чем платит за добро родной дядя? Мало Атакузы неприятностей от начальства. Да разве он не знает своего дядю?! Всегда был такой. Одной ногой в могиле, а все бьет себя в грудь: «Вот я какой честный, бескорыстный, благородный!» И письмо про Минг булак то же самое — надо продемонстрировать принципиальность — смотрите, не щажу даже своего племянника! Да знал ли этот человек хоть когда-нибудь, что такое пощада, милосердие?