Совесть. Гоголь

Внимательней вглядываясь в черты открытого лица незнакомца, вслушиваясь в интонации нерешительно-изумлённого голоса, надеясь тут же отгадать и тайное мнение о себе, которое должно было непременно сложиться после этой шутливой, хотя, может быть, и не совсем уместной проделки, он тоже не тотчас понял своего сотрапезника, и вопрос проскочил мимо, едва зацепившись у него в голове, воротился с трудом, точно толкнув, так что он наконец встрепенулся, по внимательным вопрошающим глазам незнакомца увидел, что опоздал отвечать, испугался, что его молчание примется за бестактность, и торопливо, смущённо проговорил:

   — Мне доводилось довольно проездиться, и я понасмотрелся на такого рода людей.

Доверительно подавшись к нему, незнакомец признался с сожалением в голосе и с ещё большим сожалением в серых глазах:

   — А мы не бывали нигде. — И прибавил с тайной стыдливостью, даже прикрывая глаза: — Всего лишь читали всевозможные и даже нигде не возможные путешествия.

Ну, конечно, он угадал, что человек этот себя баловал-таки книгами.

Довольный собой, он произнёс участливо, с приятной улыбкой:

   — Однако при таком коротком расстоянии от губернского города вы довольно часто можете бывать хоть бы в Туле.

Незнакомец покачал головой:

   — Согласен с вами, что летом прогулка в деревне имеет наслаждение истинное, однако дозвольте вам доложить, прогуливаться против своего желания всякую неделю за тринадцать вёрст и по чрезвычайной нашей дороге — это, воля ваша, тяжкое наказание, почти то же, что читать подряд несколько раз одну и ту же глупую, пошлую книгу.

Поражённый внезапным сильным сравнением, он без малейших колебаний отчего-то решил, что незнакомец непременно читал его «Выбранные места из переписки с друзьями»[21] и вот не без деликатности намекает на этот решительно всех и каждого раззадоривший труд, и между ними тотчас воздвигнулась крутая стена, не желал уж он слушать тугоумного деревенского грамотея, довольно было с него, он уже расслышал в этих словах осуждение, прочее было неинтересно, он своё получил, поделом, не болтай с кем попало в придорожном трактире, и уже безо всякого интереса, скорей по привычке он ещё раз взглянул незнакомцу в лицо.

Странное дело, лицо незнакомца было положительно простодушным, серые глаза выставлялись совершенно невинно, ожидая чего-то, и ни малейшего признака и задних мыслей не притаилось в прозрачной их глубине, даже напротив, невозможно было не видеть, что не завелось никакого намерения никого обижать, тем более вдруг оскорбить, что способный на такого рода сравнения сделал бы это прямее и проще, то есть скорее всего так бы и бухнул прямо в глаза, что бездарны и глупы все эти ваши письма к вашим друзьям.

Вероятно, выбирая сравнение, своей образованностью слегка щегольнул: тоже, мол, не последний в десятке из всех, — и это великолепное, ни с чем не сравнимое «мы» — какая замечательная черта!

Отчего же он поспешил осудить, едва пришла в голову эта застарелая мысль о «Переписке с друзьями»? От самолюбия всё. Сколько ни бейся с собой, а всё торчит, как заноза, и тотчас болит, едва хоть одним дуновением зацепят её.

Покраснев, вновь ощутив симпатию, сделав полюбезней лицо, которое могло переменяться по его приказанию, едва он думал о нём, надеясь загладить свой прежний нахмуренный взгляд, а главное, чёрствые мысли свои, он с неподдельным сочувствием подхватил:

   — Жалею, что имение ваше не на шоссе. Я имею порядочное понятие о хороших дорогах, в особенности же о дорогах плохих. Эти последние выведут хоть кого из себя. Не всякая голова устоит невредимой от бесконечных ударов обо что ни попало, так уж по доброй воле какая езда!

Незнакомец потрогал макушку и рассмеялся беспечным детским смешком:

   — Как раз нынешний день набил преогромную шишку.

Растроганный этим милым смешком, непосредственным, непринуждённым движением крепкой руки, он улыбнулся открыто и подхватил, искренно желая такой благодати невинно пострадавшему путнику, вечному невольнику российских дорог:

   — А стой при шоссе ваша деревня, вы бы в рессорной бричке катили, и с таким колесом, что непременно докатится до Одессы, пожалуй, и до Ставрополя, и одно мелькание полосатых столбов возвещало бы вам, что вы точно в дорожном экипаже сидите, а не у себя в деревне на пуховой постели, и между тем какая громадная разница! Нет, я ничего не знаю прекрасней дороги!

Верно, восторг его наконец разрушил некоторую самоуверенность незнакомца. Растроганно помаргивая поредевшими ресничками, застенчиво подёргивая залихватски закрученный ус, незнакомец разом весь приоткрылся, чуть не дрожа, перескакивая с одного на другое: