Совесть. Гоголь

   — Мы движемся благодарностью к поэту, который подарил нам наслаждения души своими твореньями, мы спешим принести ему дань своего уважения, спешим посетить могилу его, и никто из нас не удивляется такому поступку, чувствуя, что стоит уважения и самый великий прах его. Сын спешит на могилу отца, и никто из нас не вопрошает его о причине, чувствуя, что дарование жизни и воспитание стоят благодарности сына. Одному только Тому, Кто низвёл рай блаженства на землю, Кто виной всех высоких движений нашей души, Тому только считается как-то странно поклониться в самом месте земного странствования Его. По крайней мере, кто из нашей среды предпримет такое путешествие, мы уже с изумлением таращим глаза на него, меряем с ног до головы, как будто спрашивая, не ханжа ли, не безумный ли он.

Он потрогал лицо под глазами, кругом рта, обхватил подбородок ладонью и горько признался:

   — А мне хотелось чего? Мне хотелось, чтобы со дня этого поклонения понёс бы я всюду в моём сердце образ Христа, всегда мысленно Его имея пред глазами своими. Как же этого-то не смогли все понять? Решительно все!

Всё то время, пока он говорил, незнакомец двигался, торопился что-то сказать, проводил рукой по лицу, и густо краснел, и, лишь он, переводя дух, замолчал, уже раскаиваясь, что начал обширное повествованье о том, чего никому не понять, наконец решительно вставил:

   — Господи, в каком странном смысле вы приняли наши слова!

Ему не могла не послышаться полнейшая искренность в этом возгласе, приглушённом и страстном, и особенно в том, как тяжело вздохнул незнакомец, сокрушённо тряся головой, должно быть не отыскивая подходящего слова, чтобы выразить без возможности кривотолка всю свою мысль.

Он поднял глаза и с грустью спросил:

   — Как же вы хотите, чтобы в груди того, который услышал высокие минуты жизни небесной, любовь, не зародилось желание взглянуть на ту землю, где проходили стопы Того, Кто первый сказал слово любви человекам, откуда истекла она в мир?

Незнакомец расширил глаза, пригибаясь к столу, глядя на него как-то боком, скоро-скоро, но, видимо, машинально перебирая пальцами, испуганно говоря:

   — Мы понимаем, это желание взглянуть давно в нашей душе... вы это выразили... это и наши слова...

Он расслышал искренность в этом испуге, и раздражение его отступило. Он с той же грустью, однако пробуя ободряюще улыбнуться, спросил:

   — Так вы не находите в этом желании ханжества или безумия?

Незнакомец припрыгнул, прихлопнул толстой ладонью по крышке стола:

   — Помилуйте, да это, может быть, в наше-то время самая разумная-преразумная мысль!

У него совсем отлегло, и он улыбнулся пошире:

   — Даже если бы в этой мысли не заключалось никакой обширной цели, никакого подвига во имя любви к нашим ближним, никакого предприятия во имя Христа, разве вся жизнь моя не стоит благодарности, разве небесные минуты тех радостей, которые слышу я, не вызывают благодарности, разве прекрасная жизнь тех прекрасных душ, с которыми встретилась душа моя, не вызывает благодарности? Разве любовь, обнявшая мою душу и возрастающая в ней более и более день ото дня, не стоит благодарности? Разве в сих торжественных небесных минутах не присутствует Христос? Разве в этом высоком союзе душ не присутствует Христос? Разве эта любовь уже не есть сам Христос? Разве в любви, сколько-нибудь отдалившейся от чувственной любви, уже не замечается мелькнувший край божественной одежды Христа? И это высокое стремление, которое направляет одну к другой прекрасные души, влюблённые в одни свои божественные качества, а не в земные, не есть ли уже стремление ко Христу? «Где вас двое, там есть Церковь Моя». Или никто не слышит уже этих божественных слов? Только любовь, рождённая землёй и привязанная к земле, только чувственная любовь, привязанная к образам человека, к лицу, к видимому, стоящему перед нами человеку, только та любовь не зрит Христа. Зато она временна, подвержена страшным несчастьям и утратам. И да молится вечно человек, чтобы спасли его небесные силы от этой ложной, превратной любви! Но вечна любовь, возникшая между душами. Тут нет утраты, нет разлуки, нет несчастий, нет смерти. Прекрасный образ, встреченный на земле, тут утверждается вечно. Всё, что на земле умирает, живёт вечно в этой любви, ею же воскрешается в ней же, в этой любви, и она бесконечна, как бесконечно небесное блаженство. Как же не желать приникнуть к истоку этой любви, которую возвестил нам Христос?

Слушая с затаённым вниманием, несколько раз в знак полнейшего согласия покивав головой, незнакомец сказал единственно то, что должен был в ту минуту сказать:

   — Простите нас, мы вас перебили.

И он убедился ещё раз, что перед ним человек с открытой и чистой душой, и уже не мог замолчать, но в самом деле внимание его передвинулось, он позабыл, на каком месте его перебили, и, держа себя за нос, спросил:

   — Это ничего, успокойтесь, но на каком же пункте мы с вами остановились в пути?

Незнакомец лишь на миг поднял глаза к потолку, оживился и повторил слово в слово, как будто всю эту историю многократно пересказывал сам: