Совьетика

– Ребята, – вмешался Ойшин, – все это хорошо и даже прекрасно. Нет, конечно, не то, что происходит в Ираке… Но нам надо уходить отсюда, и как можно скорее. Уже два часа ночи. Светать начнет около семи. А если какой-нибудь влюбленной парочке вдруг вздумается прогуляться здесь по пляжу в эту лунную ночь?

– Не вздумается, – сказал сержант Альварес. -Сейчас же не выходные. Сегодня вторник. Туристы отсюда далеко. А местным – им утром надо вставать, им не до прогулок. Она наверняка это знала, иначе бы Вас сюда не привела. Хотел еще Вас спросить, чем это Вы ей так не угодили, но Ваш муж прав: сейчас не время. Уходите. Уходите скорее, а я останусь здесь. За меня не беспокойтесь. Все будет в порядке. Я вас не выдам – и вы не выдавайте меня. Встретимся, когда все успокоится. Ладно?

Я хотела было спросить, а зачем это нам еще после этого надо встречаться, но так действительно можно было разговаривать до скончания века.

…Плохо помню, как мы добрались до дома. Помню только что я сидела позади Ойшина на мотороллере, крепко обхватив его за талию обеими руками: на этот раз это не напугало ни его, ни меня. И как в ушах у меня свистел теплый ветер. А глаза неумолимо слипались, хотя, казалось бы, после такого заснуть было невозможно…

Когда мы вошли в дом, я только и успела сказать Ойшину:

– Эта дурочка решила, что я работаю на российскую разведку… Хотела отвезти меня на базу…- и «отключила связь»…

… Я не помню, сколько я проспала после этого. Сон был бесконечным, тягучим – и очень тяжким: тревожным, полным выбравшихся откуда-то из подсознания сновидений.

То мне виделся маленький пухлый кареглазый карапуз в жаркой южной августовской степи – и какой-то внутренний вкрадчивый голос шептал мне: «Если не станет этого мальчика, ничего не случится с твоей страной…Не будет гражданских войн, не будет террора, не будет бездомных детей, не будет массовой проституции и бандитизма, не будет бомжей.. Никому не придет в голову, что можно торговать другими людьми – на исходе XX века. Люди не будут искать еду на помойках, их не будут выселять из квартир за неуплату, богатые отцы не будут отбирать детей у матерей – потому что это их «инвестиция»; не будет массовых абортов, войны в Югославии не будет… Америка не осмелится напасть на Ирак. Не будут страдать миллионы людей во всем мире… Ну же, Женя, ну!…

И я знала, что голос этот был прав, но мне становилось так жутко, что я просыпалась в холодном поту. Правда, лишь на минуту- и тут же проваливалась в следующий сон, где из стенки дивана вдруг нежиданно вырастал будто джинн из бутылки, давно знакомый мне бородач с кроличьими верхними зубами, похожий на раввина из черты оседлости. Он смотрел на меня так, словно вместо глаз у него был рентгеновский аппарат – и весело улыбался. Но я в то время еще не знала, что значат такие взгляды… Я пыталась отогнать это новое видение и возмущенно восклицала:

– А Вы-то что здесь делаете? Вы случайно не ошиблись адресом? А ну-ка, кругом, шагом марш – и шасть обратно в свою Ирландию, или, еще вернее, в Америку- за инвестициями, господин хороший!

Бородач открывал рот, пытаясь мне что-то ответить- и растворялся в воздухе. На ето месте возникал другой, очень знакомый человек, имени которого я никак не могла вспомнить. У него были длинные, светлые волосы и печальная улыбка. Он смотрел на меня одобрительно, но ничего не говорил. Наконец я сообразила, кто это.

– А про Вас говорят все время, что Вы обязательно поддержали бы то, что у вас там сейчас творится. Вашим именем прикрываются как фиговым листком все, кому не лень. Вы и вправду поддержали бы капитуляцию, назвав ее победой? – спросила я его. Молодой человек улыбнулся.

– Мо кара , – сказал он, – Это кто тебе такое сказал: может, тот мой друг, что оказался британским шпионом? Никогда в жизни я бы не стал просить индульгенций у янки и их благословения для нашей социалистической республики….

И мы с ним, не сговариваясь, на два голоса затягивали:

“Come all ye young rebels, and list while I sing,

For the love of one's country is a terrible thing.

It banishes fear with the speed of a flame,

And it makes us all part of the patriot game.”

Но рассвет все не наступал. Вместо этого становилось душно.

…Почему такая боль, откуда- во всех суставах, во всех костях, везде? Почему так кружится голова? И холодно, очень холодно…Кто-то кладет мне на лоб теплую руку

– Это лихорадка денге, – слышу я незнакомый голос.

Я слышу эти слова и шестым чувством понимаю, что говорят обо мне. Что это я больна этой самой лихорадкой. Но я не могу открыть глаза, чтобы посмотреть, кто это говорит, а сознание уже уносит меня куда-то далеко-далеко.