Совьетика

Бабуля с детства учила меня быть скромной, не преувеличивать собственного значения: она учила меня, что надо просто честно заниматься тем, что на тебя возложено, работать не покладая рук, а уж тогда, если ты действительно будешь работать хорошо, люди это сами заметят и оценят. Долгое время это ее традиционное советское воспитание здорово мешало мне во время интервью в поисках работы (где я тоже была склонна преуменьшать свои возможности, потому что хвалить себя – это по нашим понятиям, последнее дело), но сейчас я была как никогда рада тому, что меня воспитали именно так. Бабушкины заветы не давали мне парить в облаках даже тогда, когда обстановка для этого создавалась более чем благоприятная. Я в таких случаях вспоминала героиню Натальи Кустинской из «Ивана Васильевича», с ее захлебывающимся «Вава, ты сейчас упадешь…» – и меньше всего на свете мне хотелось бы оказаться на нее похожей.

Сейчас я твердо понимала, что вот оно, наконец-то пришло время показать на деле, достойны ли мы возложенного на нас доверия. То, чем занимались мы в свое время с Ойшином в Ирландии, теперь казалось мне неуклюжими детскими играми – театрализованным представлением в стиле «Мистерии-буфф». Реальность борьбы с нашим общим врагом оказалась намного будничнее – и суровее. В ней не оставалось места для подростковых фантазий а-ля «Неуловимые мстители».

Ждать подарков от судьбы – например, что нам в руки попадет компьютерная флешка с изложением коварных империалистических замыслов – было нельзя, как нельзя, говоря словами Мичурина, ждать милостей от природы. Нужно было искать слабое звено в цепи врага – звено, которое позволило бы нам узнать, что он замышляет. На словах это ясно, а вот на деле… Кроме двух извечных русских вопросов – «что делать?» и «кто виноват?» – есть еще и третий, не менее насущный вопрос: с чего начать?

И потому когда дождливым летним днем полковник Ветерхолт предложил мне отправиться на десять дней в рейс с голландским патрульным кораблем, «чтобы своими глазами увидеть сотрудничество партнеров по НАТО»- голландских морпехов и американских вертолетчиков – и потом в красках поведать прессе об их «геройской миссии по борьбе с наркотрафиком», я ни секунды не сомневалась.

– Ой, правда, полковник? Мне можно будет присутствовать при том, как ваши ребята проводят задержания наркокурьеров? Почту это за большую честь!…

Ойшин почему-то оказался не в восторге от этой идеи.

– Не хочется мне тебя туда одну отпускать, – сказал он, хмурясь, – С какой стати полковник вдруг предложил тебе это? Нет ли тут какого подвоха? Может быть, он что-то подозревает?

– А по-твоему, если я откажусь, это будет не подозрительно? И вообще,разве мне не лучше будет побыть отсюда подальше пока Сонни не вернется к себе в Голландию?

И Ойшину не оставалось ничего делать, кроме как согласиться.

… Вдали от суши Карибское море не лазурное, как у берегов Кюрасао, а темно-синее. Тропическое солнце кажется здесь еще беспощаднее, и от него не спасает даже освежающий морской ветерок. На палубе я весь день благоразумно искала тени. Хотя вместо тени мне вполне мог бы служить полковник Ветерхолт – тем более, что рост и фигура позволяли его тени закрывать меня с головой. Полковник не отходил от меня во время рейса буквально ни на шаг. То он беспокоился о том, не страдаю ли я морской болезнью (такие вещи надо было спрашивать заранее!), то – по вкусу ли мне пришелся традиционный голландский blauwe hap …

– Blauwe hap?- не поняла я. – -Никогда не слышала такого выражения. А я-то думала, что в совершенстве владею голландским…

Полковник самодовольно рассмеялся. Ему было приятно меня чем-то удивить.

– Так голландские морпехи величают индонезийский «рисовый стол».

«Рисовый стол»- это вообще-то колониальное изобретение. Целый набор разных индонезийских блюд, из курятины, мяса, овощей и так далее, к каждому из которых прилагается гарнир из риса – стоящего посередине стола в одной большой миске. Традиционно голландского в нем только то, что как и в Голландии, в меню он почему-то всегда был по средам. Но я не стала спорить с полковником.

Такое внимание его к моей персоне несколько удручало меня, даже казалось мне подозрительным. Может, Ойшин был прав? Забота полковника Ветерхолта вызывала в памяти почему-то ассоциацию с критерием того, как «стать родной матерью» согласно Карлсону: «Ты будешь меня уговаривать выпить горькое лекарство и обещаешь мне за это пять эре. Ты обернешь мне горло теплым шарфом. Я скажу, что он кусается, и только за пять эре соглашусь лежать с замотанной шеей.» Мне не были нужны 5 эре, но я чувствовала себя в обществе полковника так, словно меня тоже кусает какой-то невидимый шерстяной шарф. «С какой бы стати он сначала пригласил меня в этот рейс, а потом не отходил от меня ни на шаг?»- пыталась я анализировать по вечерам у себя в каюте, наконец-то оставшись в одиночестве.