Советская литература: мифы и соблазны

Александр Блок, вероятно, единственный полноценный святой в русской литературе. Даже Пушкин, христологическая фигура всей русской культуры, наш Христос, по определению Льва Мочалова, не обязан вести себя стопроцентно праведно. Он может отступать от любых заповедей, он Бог, ему позволено. Он первый, и ему можно все, а святой следует канону. И вот Блок – человек, чья биография являет собой почти беспримесный пример аскезы. Личности почти нет, личность исчезла, растворилась в тексте. Пушкину можно задать тысячу вопросов: что ему дал Парни, а правда ли, что правительство в России – единственный европеец, с Пушкиным можно поговорить о политике, о женщинах, рассказать ему всю свою жизнь. Но когда перед нами оказывается строгая, прозрачная, печальная фигура Блока, единственное, что можно сделать, – благоговейно отойти в сторону, глядя на это смуглое (или медно-красное) лицо, на эти золотые (или пепельные, по разным свидетельствам) волосы, на эти серые (или зелено-голубые, или просто зеленые) глаза. Даже в воспоминаниях о его росте, о движениях, о мимике мы не найдем двух общих мнений. Один пишет: каменное, неподвижное лицо, другой – лицо, которое в вечном движении, около рта все время что-то зыбится, лицо постоянно как бы расплывается в тумане и в этих мелких мимических движениях. И даже голос, который невероятными усилиями до нас дошел и сохранился, все вспоминали по-разному. Многие годы считалось, что голос Блока невосстановим, с воскового валика доносился слабейший шелест. Лишь гениальная память Корнея Чуковского, который прослушивал отреставрированные Львом Шиловым записи, позволила немного снизить тембр и усилить те места, где слышны знаменитые вздрагивания блоковского голоса. Шилов умудрился записать и первую реакцию Чуковского на прослушивание этого валика, радостный вопль: «Похож! Похож! Сорок лет не слышал блоковского голоса, и вот услышал и счастлив».

Блок действительно трудноуловим. Может быть, поэтому у нас о нем всего две биографические книги и небольшая, совсем недавно написанная Владимиром Новиковым биография для «ЖЗЛ». Две книги – это вполне советская, хотя во многих отношениях прорывная книга Владимира Орлова «Гамаюн. Жизнь Александра Блока» (1977) и замечательный двухтомник британской исследовательницы Аврил Пайман «Ангел и камень. Жизнь Александра Блока» (1979). Есть научные работы Зары Минц, есть несколько упоминаний у Тынянова, но, в общем, блоковедения как науки практически нет. Это и понятно: Блок гипнотизирует, а когда начинаешь в тексте разбираться, оказывается, что там, собственно, ничего и не было. Это как медуза под солнцем: в воде она цветет, в воде она прекрасна, хотя и опасна, и прельстительна, и непостижима, но стоит ее вытащить на берег, как это чудо превращается в воду.

Блока нужно читать в соответствующие времена. Блок абсолютно непонятен в некоторые эпохи. Но в странные переломные времена, когда истончается ткань бытия, когда всё доходит до некоторого логического предела и вот-вот перейдет во что-то иное, когда все дышит мистикой, – вот на этих переломных эпохах, на этих переломах Блок более или менее внятен.

Блок – это поэт канунов, больших исторических ожиданий, предсобытий, предчувствий. В 1970-е годы и в начале 1980-х я Блока не просто понимал – я Блоком был пропитан, я им дышал, как иные в 1920-е были проникнуты Пастернаком, пропитаны Маяковским. Но уже в 1987–1989-м я Блока почти не понимал, а в 1990-х перечитывать его было так же мучительно, как отдирать бинт с раны, как вспоминать о каких-то давних и навеки утраченных вещах. И что самое странное и самое оптимистическое – сейчас я его опять понимаю, сегодня почти всё блоковское отзывается во мне, потому что мы живем в кануны каких-то перемен. Маяковский (я не раз приводил эти его слова) замечательно сформулировал:

У меня из десяти стихов – пять хороших, три средних и два плохих. У Блока из десяти стихотворений – восемь плохих и два хороших, но таких хороших мне, пожалуй, не написать.

Действительно, у Блока колоссально много не то что плохих, но или слабых, или безвкусных, или ничего не говорящих стихотворений. Блок писал безостановочно, это был непрерывный процесс выбраживания текста; он писал «кустами», пять – шесть стихотворений в день в приливах творческих, в минуты настоящего вдохновения, а «Снежную маску» – так вообще до семи стихотворений в день. Естественно, среди этого поэтического товара огромный процент шлака, но шлак этот необходим, потому что это или поиск единственного слова, или подступ к теме. А почему много именно «пустых» стихотворений, много «белого шума» так называемого, объясняется довольно просто: Блок – это, в сущности, поэт-транслятор. К тому же типу поэтов принадлежит и Окуджава. Блок и Окуджава наследуют Жуковскому, это одна и та же линия русской поэзии – линия сентиментальная, германская, романтическая и немного инфантильная.