Советская литература: мифы и соблазны

Но, пожалуй, самая опасная метаморфоза наметилась в последнем романе Пелевина, который изначально назывался «А Хули», а потом вышел под названием «Священная книга оборотня». Прежде у Пелевина никогда не было эстетизации зла, никогда не было любования им. Он всегда был безупречно морален и сентиментален. В истории же лисы-оборотня и ее любви к волку-оборотню впервые появилось то, что, на мой взгляд, предопределило нынешнюю пелевинскую, не побоюсь этого слова, катастрофу.

Увидев, что добро оказалось в этом мире совершенно бессильно и ненужно, Пелевин увлекся злом. В романе страстно любят друг друга два отвратительных героя – Александр Серый, оборотень в погонах, генерал-лейтенант ФСБ (волк, пришедший, конечно, еще из рассказа «Проблемы верволка в средней полосе»), и древний оборотень-лиса А Хули. Это не та любовь, которая связывала крысу Одноглазку и цыпленка Затворника, – самый трогательный, самый нежный роман, описанный Пелевиным. Нет, это любовь двух страшных персонажей фольклора. Пелевина занимает мысль: может ли из двух отвратительных, циничных, долго живущих, бесконечно испорченных существ под действием взаимной любви пробиться что-то настоящее?

При этом писатель Пелевин – продукт чрезвычайно качественный. Одна из лучших пелевинских страниц – гениальная сцена, где волк-оборотень доит Россию как нефтяную корову, сцена высочайшего уровня, сочетающая злобу, ненависть, отвращение, сентиментальность, горькую жалость. Добро ничего не смогло сделать; может быть, есть надежда на зло?

Писатель должен отражать свою эпоху. Когда-то вся Россия подумала, что если ее не спасли диссиденты, либералы, академик Сахаров, то, возможно, спасет кагэбэшник. Пелевин почувствовал ту же самую надежду и поставил на оборотня: может быть, извращенное древнее зло способно дать стране новую энергию? В буквальном смысле энергетику, не обязательно нефтяную.

Мне кажется, на этом заблуждении Пелевина и произошел тот роковой перелом, после которого начинается его резкое интеллектуальное и качественное падение. Всё, что писал Пелевин после «Священной книги оборотня», несет на себе сильный отпечаток любования злом. И не случайно его любимыми героями на короткий момент становятся вампиры. Влюбленный вампир, очаровательная вампирша – персонажи «Бэтмана Аполло» и «еmpirе V» – как бы замещают в сознании автора скомпрометированное, исчерпавшее себя добро, и читать о них скучно. «еmpirе V», для того чтобы вызвать читательский интерес, пришлось даже выложить в сеть за неделю до официального выхода книги. А с «Бэтман Аполло» маркетинговый ход был основан на том, что главная пелевинская сатира направлена против Болотной площади. Но вот Болотную-то Пелевин сквозь черные очки, в которых он всегда теперь фотографируется, и не разглядел.

Мир, который показался писателю исчерпанным, мир, из которого исчезла сложность, из которого исчезло добро, – этот мир тем не менее живет какой-то своей жизнью, продолжает существовать. Жизнь продолжается, она есть. Пелевин же ее не увидел. Я согласен, протесты на Болотной – это что-то вроде протестов кряклов из пелевинского романа «Любовь к трем цукербринам», которые кричат: «Fuck thе systеm!» – в то время как система сама их факает. Это бунт матрицы против матрицы. Но в том-то и заключается главная пелевинская ошибка, что он продолжает видеть матрицу там, где началась подлинность, о которой предупреждал когда-то другой великий человек из поколения 1962 года – Илья Кормильцев. Подлинность, сказал Кормильцев, новая подлинность придет через архаику. Да, простота, да, самодержавие, православие, народность. Да, разрушение всех сложных структур. Но через это пришла серьезность. Люди, которые выходили на площадь, выходили туда вследствие серьезных чувств, выходили бороться с серьезными вызовами. Для Пелевина же все они остались персонажами компьютерной игры, для него эта компьютерная игра продолжается. Но мир вампиров, вампирская демагогия о том, что жизнь человека есть цепочка страданий, никому сегодня не интересна. Как, по большому счету, никому сегодня не интересно зло. Зло стало так распространено, его стало так много, что эстетизировать его бессмысленно. Наоборот, пришло время какой-то попытки, пусть в очень простой, в очень еще насекомой жизни, увидеть зародыши настоящей борьбы, настоящего добра. Потому что человек, выходящий на площадь, пусть по самым дурацким побуждениям, все-таки совершает внутри себя серьезный шаг. А в это Пелевин поверить уже не способен.

Самым глубоким провалом мне показался «S.N.U.F.F.» (2011); мне приходилось заталкивать в себя этот текст, как заталкивают несоленый рис. Несколько обнадеживающих моментов появились неожиданно только в книге «Любовь к трем цукербринам» (2014), где есть девочка Надя, которая именуется еще и Спера, Надежда.