Советская литература: мифы и соблазны

Вот в этом-то и заключается чудо Маяковского. Маяковский – поэт не жизни, он поэт работы, потому что работа выше жизни, работа лучше, в работе мы честнее. Профессионализм важнее совести, потому что совесть можно уговорить, а профессионализм не уговоришь. Это ситуация до известной степени катастрофическая, но это прекрасная ситуация, как бы ужасно это ни воспринималось. Отвращение к жизни и любовь к революции – не худший набор, потому что слишком сильно любить жизнь – значит слишком сильно от нее зависеть.

И пару слов про поэму «Хорошо!».

Все поэты того времени хотели быть Блоком, все они хотели подражать Блоку. Та же Лидия Корнеевна писала, что весь Пастернак – это попытка переиграть Блока в мажоре. Но Маяковский – самый прямой его продолжатель, своего рода незаконный сын или младший брат. И Блок это чувствовал:

С радостью и печалью приемлю ваш приход ко мне, – передает Катаев в «Траве забвения» рассказ самого Маяковского. – <…> (А дома Лиличка с нетерпением ждет автографа! Представляете мое состояние? Без этого автографа мне хоть совсем не возвращаться. Сказала – не пустит. И не пустит. Положение безвыходное.) А он все свое: мировая музыка, судьбы мира, судьбы России… <…> Терпел час, терпел два, наконец не выдержал. Озверел. Лопнул. Прерываю Блока на самом интересном месте: «Извините, Александр Александрович. Договорим как-нибудь после. А сейчас не подарите ли экземплярчик ваших стихов с собственноручной надписью? Мечта моей жизни. <…> Только подождите, не пишите: Маяковскому. Пишите: Лиле Юрьевне Брик». – «Вот как? – спросил с неприятным удивлением. – Впрочем, говорит, извольте. Мне безразлично…» И с выражением высокомерия расчеркнулся на книжке. А мне того только и надо. «Виноват». – «Куда же вы?» – «Тороплюсь. До свидания». И кубарем вниз по лестнице.

Эта история – идиотская, смешная, нарочно снижающая пафос отношения Маяковского к Блоку. Но, во-первых, такой инскрипт действительно есть. А во-вторых, Маяковский любил Блока стыдливой, застенчивой любовью. Не случайно в доказательство титанической своей памяти он так любил читать два текста: начало «Евгения Онегина» и «Ты помнишь? В нашей бухте сонной…». Ещё раз процитирую его слова:

У меня из десяти стихов – пять хороших, три средних и два плохих. У Блока из десяти стихотворений – восемь плохих и два хороших, но таких хороших мне, пожалуй, не написать.

Прекрасная, исчерпывающая формула.

Так вот, «Хорошо!» получило свое название не сразу. Сначала поэма называлась «Октябрь», а потом название изменилось на «Хорошо!». Это предсмертное благословение Блока, потому что это и есть блоковские слова. «Хорошо» – это то, что Блок сказал Маяковскому незадолго до смерти, встретив его около Зимнего дворца. Встреча настолько символическая, что Лавут даже спрашивает: «Скажите честно, Владимир Владимирович, вы не придумали это?» Он мрачно отвечает: «Такое не придумаешь».

«Хорошо» – это слова человека, у которого в душе сожженная библиотека, это его прощальное благословение. И в этом смысле «Хорошо!» – прекрасная поэма. Пусть революция и отвратительна, но долг всякого порядочного человека сказать свое предсмертное «хорошо».

Про что «Про это»?