Советская литература: мифы и соблазны

Наконец, пятая черта поэм-наваждений заключается в том, что это абсолютно эзотеричные произведения. Внешний читатель понять эти произведения практически не может, потому они посвящены личному авторскому опыту, а для всех посторонних принципиально закрыты. В этом и есть причина того, что поэма Маяковского – безусловно, лучшая его поэма – осталась темна для современников. Да и сам он в ней не очень хорошо разбирался. И Ахматова не понимала, про что ее «Поэма без героя», хотя написала очень простую вещь: за наши личные грехи расплатится все человечество. Этот же мотив расплаты постоянно присутствует и у Маяковского: «за всех расплачу́сь, / за всех распла́чусь».

Поэту свойственно апокалиптически переживать личную драму. Но заметим, что поэмы, посвященные этому апокалиптическому переживанию, пишутся все-таки на коренных переломах истории: в 1923 году, когда надолго замолкает вся русская поэзия, в 1939-м, в 1940-м – когда замолкает весь мир перед всемирной катастрофой. Так или иначе, любовная лодка разбивается о быт или о рок с особенным треском именно на роковых перевалах истории. Неудача в любви становится метафорой тотальной неудачи всего проекта.

Главный герой поэмы «Про это» попадает на семь лет назад, в свое прошлое, или, вернее, сводит персонаж из своего прошлого – героя поэмы «Человек» – с собою сегодняшним. И этот сегодняшний лирический герой, поэт, почтенный сотрудник «Известий», превращается в чудовище, потому что услышал по телефону самые страшные слова: он больше не нужен, ему надо уйти.

Он ищет – и не находит – понимания у семьи, «всех оббегав»:

Не вы —
не мама Альсандра Альсеевна.
Вселенная вся семьею засеяна.

И тогда таинственная река, река времени, несет его из Москвы в Петроград, к тому мосту, на котором когда-то стоял герой поэмы «Человек». Несет из сравнительно благополучной Москвы 1923 года в предреволюционный, больной, голодный Петроград. И два этих топоса в поэзии Маяковского соотносятся совершенно однозначно. Маяковский не любит Москву, не любит ее именно за то, что она столица благополучия, столица отвердевшего государства. А Петроград – это точка любви, то место, где он встретился с Бриками в 1915 году, это место, где написано «Облако в штанах», где к нему пришел первый литературный успех. И вот в Петрограде подвергаются окончательной проверке, проверке времени, те семь лет, которые он провел после написания «Человека».

Себя нынешнего, себя московского он с петроградской позиции ненавидит. Потому что хозяин, выходящий встретить незваного гостя, – это он сам, он такой же мещанин, у которого мещанство сквозит во всем: в том, что он в карты играет, в том, что чаёк пьет, в том, что на стене у него висят две иконы: на одной – «Маркс, / впряженный в алую рамку», на другой – «Исус, / приподняв / венок тернистый, / любезно кланяется». Мещанство стало новым культом: «Поесть, попить, / попить, поесть – / и за 66!» – и этот новый культ приветствует героя. Вместо великой личной утопии опять построилась традиционная семья: «Столетия / жили своими домками / и нынче зажили своим домкомом!»

Но ведь был же истинный Христос, тот спаситель, который померещился поэту в 1916 году, тот мальчик, который собирался покончить с собой:

Мальчик шел, в закат глаза уставя.
Был закат непревзойдимо желт.
Даже снег желтел к Тверской заставе.
Ничего не видя, мальчик шел.
Шел,
вдруг
встал.
В шелк
рук
сталь.
<…>
Стал ветер Петровскому парку звонить:
– Прощайте…
      Кончаю…
            Прошу не винить.

«Снег, хрустя, разламывал суставы. / Для чего? / Зачем? / Кому?» – столь редкий для Маяковского случай пятистопного хорея, редкий случай правильного размера, который издевательски обозначен у него как «романс», – это и есть настоящее лирическое сердце, лирическая сердцевина поэмы. Только мальчик-самоубийца и был настоящим. Всё остальное: выстроенный дом, семья, гости – всё это старое. А мерещилась революция, окончательное уничтожение всей этой мерзкой лжи, всего, что Маяковский всю жизнь не мог применить к себе и что его все-таки догнало.

Казалось бы, это главный сюжет поэмы. На самом деле главный сюжет не в том, что быт задушил революцию, а в том, что революция сама была недостаточной, что она не произвела главного – не произвела нового человека. И абсолютно про то же самое «Поэма Конца»: про то, как герои задумывали сбежать от всего мира, а в результате и она вернулась в семью, и он завел семью.