Я уже сказал, что действительное положение флота было тяжким, прежде всего, своей ужасающей неопределенностью. Демаркационной линии не было. Опасность нападения на нас являлась несомненной. Боеспособность флота была понижена. Ко мне лично не раз приходили представители от английского адмиралтейства и запрашивали, приняли ли мы необходимые меры для уничтожения Балтийского флота, в случае, если его положение окажется безвыходным? Эти же английские офицеры не раз обращались к адмиралам советской службы – Беренсу и Альтфатеру. Таким образом, с нашей точки зрения, а также с точки зрения англичан, опасность в этот момент состояла в том, что немцы могут неожиданным ударом захватить наши суда и овладеть ими. Поэтому, на ряду с попытками установить демаркационную линию, т.-е. добиться с немцами соглашения на море, нужно было принять меры к уничтожению судов на случай, если бы другого исхода не оставалось. Как же держал себя Щастный на этот счет? По вопросу о демаркационной линии он, как мы уже слышали, оказывал упорное, глубокое и немотивированное сопротивление, – немотивированное, если не считать контрреволюционного стремления держать флот в тревоге и панике. По вопросу об уничтожении судов Щастный держал себя еще более уклончиво, я бы сказал, загадочно, если бы разгадка его поведения не стала вскоре совершенно очевидной. Щастный не мог не понимать необходимости подготовительных к уничтожению мер, так как именно он – с явным преувеличением – называл флот железным ломом. Но Щастный не только не предпринимал никаких подготовительных мер, – более того, он пользовался этим вопросом для терроризирования моряков и восстановления их против Советской власти. Это конкретнее всего обнаружилось на следующем эпизоде: при обсуждении вопроса о подготовительных мерах на случай необходимости уничтожения флота было обращено внимание на то, что, в случае внезапного нападения немецких судов, при содействии контрреволюционного комсостава на нашем собственном флоте, на кораблях у нас может создаться такое положение дезорганизации и хаоса, которое сделает совершенно невозможным действительный подрыв судов; чтобы обезопасить себя от такого положения, мы решили создать на каждом корабле безусловно надежную и преданную революции группу моряков-ударников, которые, при всякой обстановке, будут готовы и способны уничтожить корабль, хотя бы пожертвовав своею собственной жизнью. Я предложил членам коллегии морского комиссариата отправиться лично в Петроград и Кронштадт и, опираясь там на лучшие, более смелые элементы флота, организовать на кораблях такого рода ударные группы. Щастный официально держал себя так, как будто его этот вопрос совершенно не касается. Вернее сказать, он держал себя так, чтобы вызвать в подчиненных убеждение, что подготовка к уничтожению флота вызывается не интересами революции и страны, а какими-то тайными сделками Советской власти с немцами, и что он, Щастный, вынужден только претерпевать эти мероприятия в силу своего положения. Когда организация этих ударных групп находилась еще в подготовительной стадии, к одному из членов морской коллегии явился видный английский морской офицер[241]
и заявил, что Англия настолько заинтересована в том, чтобы суда не попались в руки немцев, что готова щедро заплатить тем морякам, которые возьмут на себя обязательство в роковую минуту взорвать суда. Я немедленно распорядился прекратить всякие переговоры с этим господином. Но должен признать, что предложение это заставило нас подумать о вопросе, о котором мы, в суматохе и в сутолоке событий, не подумали до тех пор: именно, об обеспечении семейств тех моряков, которые подвергнут себя грозной опасности. Я поручил сообщить Щастному по прямому проводу, что на имя моряков-ударников правительство вносит определенную сумму. Это постановление, с моей точки зрения, нисколько не противоречило ни специально «морской», ни общечеловеческой морали. Во всяком случае, в этих трудных обстоятельствах оно обеспечивало лишний шанс в том смысле, что действительные интересы революции в этих труднейших условиях будут ограждены.