Советские каторжанки

Но как ни секретничали службы надзора, все равно «стукачей» все знали. Их терпели, остерегались, а особо старательных, которые для доносов устраивали провокации, били. Били безжалостно, иногда насмерть.

Оперуполномоченного называли «кумом». Ни один «кум» долго не задерживался. То ли система предусматривала, чтобы работник не обрастал связями, то ли сами оперы не выдерживали на такой неприятной работе, но менялись они часто. Попадались разные, иногда вполне сносные офицеры, но все равно заключенные относились к ним в лучшем случае с легкой добродушной иронией.

Как ни старались осведомители, но то, что было запрещено, все равно делалось. Записки шли в мужскую зону и обратно, где-то собирались в тесном кругу, пели, читали запрещенные стихи, доставали интересные книги, отправляли нелегально письма домой, встречались с мужчинами и рожали от них...

Подписку о сотрудничестве давали и бригадиры — в качестве платы за легкий труд. Но далеко не все и не обо всем докладывали своим начальникам, особенно если знали, что пользуются уважением в бригаде, чувствовали себя под защитой работяг.

Однажды в начале зимы меня вызвали к оперуполномоченному. Я пришла, доложила от порога: мол, такая-то по вашему вызову явилась.

Коренастый, средних лет офицер встал и придвинул стул. Про него говорили, что он был трактористом и его сюда послали по партийной линии. У него было простое, добродушное лицо. Над лбом вился непокорный пшеничный чуб, из-под которого приветливо смотрели добрые голубые глаза. Он уточнил и записал анкетные данные, потом заговорил:

— Вот вы учились в советском институте. Значит, грамотная. А нам грамотные люди нужны. Вас советская власть воспитала, значит, надо для своей Родины поработать.

— А я и так работаю в карьере, — сказала я. — Разве этого мало?

— Значит, тут, в лагере, есть разные люди, — не отвечая на вопрос, продолжал он. — Одни работают честно, а другие, значит, нарушают режим и мешают честно трудиться. Надо этих, значит, нарушителей выявлять. Надо, чтобы нам в этом помогали. Вот, надо, значит, нам бригадира найти, взамен той, что освобождается. Есть, значит, мнение, что вас можно взять бригадиром. Только надо, значит, чтобы вы нам помогали.

— Чтобы стола доносчицей? — в лоб спросила я.

«Кум» поморщился и, снова не отвечая на вопрос, повторил:

— Вы нам поможете, а мы вас назначим бригадиром. Согласны?

— Нет, гражданин начальник, я хочу, если выйду на волю, чтобы никого не бояться. Чтобы меня уважали. Чтобы иметь право подать руку каждому, и вам в том числе.

— А если мы вас заставим?

— Не заставите. Не имеете такого права.

— Заставим. Если не согласитесь — отправим на Новую Землю.

— Что ж, и там люди живут, не пропадают. И я проживу!

— Работать заставим. Похуже, чем сейчас. Подумайте! Отошлем на штрафную командировку.

— Не боюсь. Два кайла в руки не дадите. А с одним я пока управляюсь. Да и жить мне надо с людьми, а не с начальством.

— М-да! — покрутил «кум» кудрявой головой. —А все-таки подумайте! Зима идет, пурга, значит, начнется, морозы. А бригадиром, значит, все же легче.

— Нет. Не согласна.

— Ну что ж, значит, не договорились. Жаль. «Кум» встал, встала и я.

— Можете идти.

Но прежде чем я повернулась к двери, быстро подошел и подал руку. Мы обменялись крепким рукопожатием понявших друг друга людей. Я смущенно пробормотала: — До свиданья, — и выскочила из кабинета, внутренне торжествуя победу.

Я сразу же пошла к Марусе. В переполненном после работы бараке мы не остались, а стали прохаживаться по центральной дорожке лагеря, и я рассказала ей о свидании с «кумом». Мы долго обсуждали это событие, потом сошлись на том, что этот «кум», похоже, порядочный человек. Ну а отказалась я правильно...

Чубатый тракторист в роли оперуполномоченного продержался недолго. Тот, что сменил его, сразу обратил на себя внимание злобным видом. Узколицый, остроносый, тонкогубый, маленького роста, он появлялся неожиданно и незаметно то в бараке, то на разводе, и всюду подозрительно вглядывался маленькими черными глазками, словно выслеживал кого-то. На него просто не обращали внимания, поворачиваясь к нему спиной, словно не заметив его появления, тем более, что одет он был для пущей конспирации в телогрейку или бушлат. Особенно дотошно он следил за контактами с мужчинами и строго наказывал тех, кто попался на переписке. Он продержался довольно долго, но однажды угодил в свою собственную ловушку.

На площади, куда выходили ворота пятого и шестого Горлага и проходная завода, рыли глубокие траншеи — шел ремонт водопровода, ведущего на завод. Со стороны площади работали женщины, а на заводском дворе — мужчины. Над проходящим под ограждением участком траншеи стояла вышка и сидел часовой. Когда поблизости не было никого из начальства, по траншее аккуратно прошмыгивали в ту или другую сторону серые фигуры. Часовой — видимо, сам не без греха или получивший за послабления какую-то мзду — сидел спокойно, и все были довольны.