Советские силовики

24 ноября 1934 года Лиля Юрьевна Брик, в которую был влюблен покончивший с собой Владимир Владимирович Маяковский, отправила письмо Сталину. Она писала, что о Маяковском пытаются забыть, а это несправедливо.

Сталин написал на письме резолюцию, адресованную Ежову:

«Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти — преступление… Привлеките к делу Таля и Мехлиса и сделайте, пожалуйста, всё, что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я готов».

Лев Захарович Мехлис редактировал главную партийную газету «Правда». Борис Маркович Таль заведовал отделом печати и издательств ЦК.

Ежов позвонил Лиле Брик в Ленинград: не может ли она приехать в Москву?

— Четвертого буду в Москве.

— Нельзя ли раньше?

Лиля взяла билет и приехала днем раньше.

Ежов принял ее незамедлительно:

— Почему вы раньше не писали в ЦК? Я Маяковского люблю, но как гнусно его издают, на какой бумаге.

— На это-то я и жалуюсь, — сказала Лиля Брик.

Сталин попросил заняться этим делом именно Ежова, потому что точно знал: Николай Иванович сделает все мыслимое и немыслимое. Ежов не подвел: принятых им решений о почитании Маяковского хватило до самой перестройки.

1 февраля 1935 года Ежова избрали секретарем ЦК.

Секретарей ЦК, помимо Сталина, было всего трое: Жданов, работавший в Ленинграде, Каганович, больше занимавшийся Наркоматом путей сообщения, и Ежов, который фактически и ведал всеми партийными делами. Сталин вызывал к себе Николая Ивановича чаще других членов партийного руководства, доверял ему, ценил его надежность, безотказность и преданность. Чаще Сталин принимал только Молотова, главу правительства и второго человека в стране.

Дмитрий Трофимович Шепилов, будущий министр иностранных дел и секретарь ЦК при Хрущеве, начинал в отделе науки ЦК. Однажды его вызвали к Ежову.

«И вот мы у грозного и всемогущего Ежова, — вспоминал Шепилов. — Перед нами — маленький, щуплый человек, к наружности которого больше всего подходило бы русское слово “плюгавый”. Личико тоже маленькое, с нездоровой желтоватой кожей. Каштаново-рыжеватые волосы торчат неправильным бобриком и лоснятся. На одной щеке рубец. Плохие, с желтизной зубы. И только глаза запомнились надолго: серо-зеленые, впивающиеся в собеседника буравчиками, умные, как у кобры… В ходе беседы он тяжело и натужно кашлял. Ходили слухи, что Ежов чахоточный. Он кашлял и сплевывал прямо на роскошную ковровую дорожку тяжелые жирные ошметки слизи».

Назначение в Наркомат внутренних дел в сентябре 1936 года вовсе не было для Ежова повышением. Его партийные должности — кандидат в члены политбюро, член оргбюро, секретарь ЦК и председатель Комиссии партийного контроля — неизмеримо выше. Политические решения принимались в ЦК, наркомов превратили в высокопоставленных исполнителей.

Вот такого суперревностного исполнителя Сталин нашел в лице Ежова. Он был человеком со стороны, ни с кем на Лубянке не связанным, никому не обязанным. Он, по мнению Сталина, мог и должен был действовать в тысячу раз активнее Ягоды, который слишком врос в аппарат госбезопасности.

23 февраля 1937 года в Москве начал работу февральско-мартовский пленум ЦК, который декларировал необходимость массового террора.

— За несколько месяцев, — зловещим голосом сказал с трибуны Ежов, — не помню случая, чтобы кто-нибудь из хозяйственников и руководителей наркоматов по своей инициативе позвонил бы и сказал: «Товарищ Ежов, что-то мне подозрителен такой-то человек, что-то там неблагополучно, займитесь этим человеком». Таких фактов не было. Чаще всего, когда ставишь вопрос об аресте вредителя, троцкиста, некоторые товарищи, наоборот, пытаются защищать этих людей.

Сталин на пленуме подвел идеологическую базу под террор:

— Чем больше мы будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее они будут идти на острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить Советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы, как последнее средство «обреченных».

Служивший тогда в милиции Михаил Шрейдер вспоминал, как, собрав руководящий состав наркомата, Ежов сказал:

— Вы не смотрите, что я маленького роста. Руки у меня крепкие — сталинские. — При этом он протянул вперед обе руки, как бы демонстрируя их сидящим. — У меня хватит сил и энергии, чтобы покончить со всеми троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами.

Он угрожающе сжал кулаки. Затем, подозрительно вглядываясь в лица присутствующих, продолжал:

— И в первую очередь мы должны очистить наши органы от вражеских элементов, которые по имеющимся у меня сведениям смазывают борьбу с врагами народа…

Сделав выразительную паузу, он с угрозой закончил:

— Предупреждаю, что буду сажать и расстреливать всех, невзирая на чины и ранги, кто посмеет тормозить дело борьбы с врагами народа.