Советский детектив. Том 7. Один год

Молча, в сопровождении помощника дежурного, пошли они по лестницам и коридорам и наконец отворили дверь в комнату, где прилежно чистил маузер Криничный. Вскинув на Алексея глаза, Криничный сказал весело: «Здорово, старик, чего это ты заявился на ночь глядя?» — чем уже донельзя смутил бедных Малышеву и Виталика, Жмакин же буркнул человеку с маузером нечто загадочное и, как показалось летчику, даже высокомерное…

В лапшинском кабинете, где расположился со своими папками Василий Никандрович Окошкин, Жмакин, подробно и ничего совершенно не скрывая, рассказал, как «воспользовался» вещами летчика и как «ввел в заблуждение» Малышеву. Оттого, что Жмакин называл Окошкина «Васей», Василий Никандрович слегка поморщился, словно бы побаливали у него зубы, но терпел, зная штуки Жмакина.

— Все? — спросил он довольно раздраженно, когда Алексей «закруглился».

— В основном, все.

— Тогда пойдите пройдитесь, я вас вызову.

— Новости! — удивился Жмакин. — Это зачем?

Но потерявший терпение Окошкин так на него взглянул, что Алексей, решив не портить отношения с человеком, когда-то им обиженным, взял у него из пачки папироску и пошел поболтать с Криничным.

— Кого это ты приволок? — поинтересовался Криничный.

— Опознал меня в скверике чертов летчик, — вздохнув, сказал Жмакин. — Привязался со своим чемоданом.

— А было дело?

— Было дело под Полтавой, дело славное, друзья, — сказал Жмакин и потрогал маузер. — Хорошо бьет?

— Ничего машина.

— Со временем заимею.

— С паспортом как дела?

— А никак. Тянут — бюрократы. Права днями получу, а паспорта и военного билета не имею. Вроде бы и не человек. Другие в армию идут, а я как собака…

— Навоюешь еще, успеется.

— Война-то будет?

— Война? Непременно. И большая. Иван Михайлович недавно рассказывал…

Отворилась дверь, и Окошкин сердитым голосом позвал Жмакина в лапшинский кабинет. Когда Жмакин вошел, Малышева сидела вся красная, а летчик негромко говорил:

— Вообще, наплевать, единственно что жалко — зажигалка там была дивная, ребята подарили…

— Да у тебя их десять, — со слезами в голосе воскликнула Малышева. — Десять или двадцать…

— Четыре! — кротко сказал летчик.

Он поднялся.

— Товарищ Пичета к вам претензий не имеет, — повернувшись к Жмакину, сказал Василий Никандрович, — но лично я считаю, что рано или поздно вам придется расплатиться за нанесенный ущерб…

— А какая это Пичета? — нарочно спросил Жмакин.

— Пичета — это я! — сказал летчик.

— Об чем речь! — воскликнул Алексей. — Гарантия есть, нужна только рассрочка. Если товарищ Пичета ошибочно предполагает, что я взял за всю свою кошмарную жизнь только его барахло, то он горько ошибается. С того чемодана обносков я не больно забогател, и на день, кажется, покушать не хватило…

Жмакин говорил, коверкая слова, юродствуя и распаляя себя. Теперь ему казалось, что он и впрямь глубоко и незаслуженно оскорблен бедным Пичетой. И он искренне возмущался.

— Ладно, Жмакин! — прервал его Окошкин. — Хватит, картина ясная…

— Далеко не ясная! — заявил Жмакин. — Мне это, например, что Пичета вроде прощает, совершенно без внимания. Я тоже имею свое самолюбие. И будьте покойны, им все будет возвращено, до последней паршивой зажигалки, но зарабатывать на себе я никому не позволю, поскольку я человек трудовой и должен знать точно, во сколько пострадавший оценивает свои шмутки…

— Ладно, пойдем, — попросил потный Пичета, — договоримся…

— Договариваться я желаю в официальном месте при большом начальнике товарище Окошкине! — произнес Жмакин. — Чтобы было оформлено документом.

— Мы никаких претензий решительно не имеем, — звонко сказала Малышева. — Мы все поняли и просим извинения.

Жмакин повернулся к Окошкину и велел!

— Вы — запишите!

Василий Никандрович тихонько скрипнул зубами. Алексей со своими «пострадавшими» ушел. На улице летчик попросил:

— Пойдем, закусим маленько.

Алексей заломался:

— Я человек малозарабатывающий, одет некрасиво, могут и не пустить…

— Пустят! — угрюмо пообещал летчик.

И опять они пошли — Малышева впереди, а Пичета и Алексей на несколько шагов сзади.

— Я, кстати, на ней женат! — сказал летчик про Малышеву. — Приехал тогда — гол как сокол, она меня и приютила. Обогрела, понимаешь, накормила. А когда в саду я тебя увидел, ни за что не хотела подходить. «Он, говорит, нашу личную жизнь создал, а ты ему его жизнь ломаешь…»

— Хоть какую-то благодарность имеет! — нагло сказал Жмакин. — За мелкие шмутки свое счастье не отдаст!

Ему и впрямь казалось, что он здорово обижен.

— Да я не за себя! — виновато сказал Пичета. — Я в смысле профилактики. Свое, понимаешь, черт с ним, а вот…

— Принципиальный ты, — усмехнулся Алексей. — Ну, здорово принципиальный! За других мучаешься…

И, окликнув Малышеву, он сухо с ней попрощался, объяснив, что не может с ними «выпивать и закусывать», так как завтра ему работать с утра, а работа у него нелегкая, «не в самолетике летать!»

Так кончилось это приключение, и, хотя он и вышел из него вроде бы победителем, все равно на сердце было тошнехонько.

Никанор Никитич не спал, когда Алексей вернулся в часовню.

— Добрый вечер, — сказал Головин, — чайку не желаете?