Советский детектив. Том 7. Один год

Клавдия положила мороженое на бумажку, открыла сумочку и заплатила рубль. Лоточница дала ей пятак сдачи и ушла.

— История, — сказал Жмакин растерянным голосом, — тиснули у меня последнюю двадцатку. Я ее вот сюда пихнул, в кармашек.

Клавдия внезапно взвизгнула, захохотала и затопала ногами по песку.

— Ну, чего ты, дура, — сказал он, — чего смешного? Залезла какая-то сволочь в карман и тиснула…

У нее по лицу текли слезы, она швырнула в песок недоеденное мороженое и так хохотала, что Жмакину сделалось обидно.

— Да брось ты, — сказал он, — хороший смех!

И, подумав, добавил:

— Очень даже просто. В Пассаже тиснули, в подъезде. Такая толкучка безумная, а милиция ушами хлопает…

Клавдия опять прыснула, тогда он превратил все в шутку:

— Я же знаю, сам тут работал. Если с умом, толково можно действовать.

И, вновь рассердившись, передразнил чистильщика:

— Почистим желтые, почистим желтые! Одна банда! В пикет бы надо пойти, объяснить им по-русски, что к чему!

— Да ну тебя! — сказала Клавдия. — Еще в пикет!

Вечерело.

Погодя она попросила проводить ее в Лахту — если, конечно, он может. Она встала первой, а он еще сидел и смотрел на ее ноги в узеньких новых туфлях.

— Господин Гофман справил?

— Господин! — поморщившись, сказала она. — Какой ты, Лешенька, право, дурачок! Ну, вставай, пойдем!

И потянула его за руку.

На вокзале они влезли в вагон посвободнее и встали в тамбуре. По радио говорили о капитуляции Варшавы. Клавдия спросила шепотом:

— Тебя в военкомат вызывали?

— Ага, — быстро соврал он, — два раза.

— Без паспорта-то?

— А чего особенного? Паспорт мне подготавливается.

И он показал ей новенькое водительское удостоверение с фотокарточкой, где у него было старательное лицо.

Они стояли очень близко друг к другу, Клавдия дышала на него, и глаза у нее сделались робкими и печальными. Он держал ее руку в своей и перебирал пальцы.

— Теперь скажи, — велела Клавдия, — путаешься с девочками?

— Нет, — ответил он.

— И ничего такого не было?

— Одна была, Любочка, — запинаясь, сказал он, — но только я ничего такого не позволил себе. Ты что, не веришь?

— Дрянь какая, — сказала она, — сволочь паршивая…

Отвернулась и замолчала.

— Ну чего ты, Клавдя, — сказал он, — даже странно, Клавдя, а Клавдя?

Он дотронулся до нее, она ударила его локтем и всхлипнула.

— Чтоб я провалился, — сказал Жмакин, — чтоб мне руки-ноги пооторвало, чтоб я ослеп навеки. Слышь, Клавдя?

Она молчала.

— Играете со мной, — сказал он, — сами с Федькой путаетесь. Знаем ваши штучки!

Клавдия засмеялась со слезами в голосе, повернулась к нему, взяла его за уши и поцеловала в рот.

— Вор, жулик, бандит, — сказала она, — на что ты мне нужен, такая гада несчастная…

Поезд остановился.

Рядом стоял другой, встречный.

— Пойдем ко мне ночевать, — сказала Клавдия, — иначе я умру. Бывает, что среди ночи я проснусь и думаю, что если ты сейчас, сию минуточку не придешь, то я умру. С тобой так бывает?

— Нет, как раз так не бывает!

— А как бывает?

— Как-нибудь, — сказал он.

— А знаешь, — сказала она, — я тебя теперь все равно не отпущу. Это точно, как в аптеке. Точно и навечно.

Она говорила быстро, он никогда не видел ее такой.

— А мне отец знаешь, что сказал, знаешь? Он сказал: «Клавка, рожай. Ничего, прокормимся. Я заработаю. А ты маленько отойдешь — сама работать будешь. Бабка справится». Бабка тоже говорит: «Справлюсь», но плачет. В три ручья плачет. Стыдно ей, что без мужа. Какие глупости, правда?

— Я хвост собачий, — сказал Жмакин, — я не муж.

— Какой ты муж, — сказала Клавдия, — так, мальчишечка!

Они подошли к дому. На крыльце в рубашке «апаш» сидел Федя Гофман, курил папироску и глядел на небо. Жмакин обошел его, как будто он был вещью, и вошел в сени. Навстречу с грохотом вылетел Женька и, как когда-то, повис на Жмакине. Потом вышел Корчмаренко и спросил у Клавдии мимо Жмакина:

— Нашла?

— Нашелся, — розовея, сказала Клавдия.

Женька робко заговорил со Жмакиным. Он, видимо, ничего не знал. Появилась бабка. Увидев Жмакина, она увела его в кухню и, называя Николаем — по старому паспорту, — стала упрашивать записаться с Клавдией. А Клавдия стучала в кухонную дверь и кричала:

— Баб, не мучай его. Лешка, ты еще живой?

— Живой, — смеясь, отвечал он…

А бабка плакала и, утирая слезы концами головного платка, говорила ему, как сохнет и мучается без него Клавдия и что, какой он ни есть человек, пусть женится и дело с концом, а там будет видно.

— Эх, бабушка, — сказал Жмакин, — недалекого вы ума женщина. Что, я не хочу жениться? Если жизнь сложилась так кошмарно, при чем здесь я?