Советский детектив. Том 7. Один год

— Ты не кусайся, — посоветовал Криничный. — Товарищ Демьянов это дело побольше тебя знает, как-нибудь разбирается…

И, не попрощавшись, ушел.

Жмакин запер дверь в часовне, укрылся, закрыл глаза. Бумага от Калинина лежала под подушкой. Завтра будет паспорт. И, засыпая, Алексей подумал: «Миллионы в валюте вам обойдется жизнь товарища Жмакина! Миллионы или даже миллиарды!»

В ОКТЯБРЕ

Поезд идет на юг

Путевку Окошкин привез Ивану Михайловичу в клинику.

Лапшин уже похаживал, но был все еще бледен и выглядел словно бы невыспавшимся. Однако Вася солгал, что Ивана Михайловича теперь не узнать, здорово поправился, совсем даже помолодел.

— Но? — удивился Лапшин, продолжая разглядывать путевку: путевка была солидная, красивая, напечатанная жирной краской, и состояла из трех разделов — из корешка, промежуточной бумажки загадочного назначения и собственно путевки. Нумератором были проставлены номера, и печать тоже имелась — фиолетовая, неразборчивая, пребольшая. — До того солидно сделано, что можно подумать, будто поддельная! — сказал Иван Михайлович.

Окошкин рассказал последние новости: было письмо от Бочкова; насколько можно понять, написано оно где-то в Западной Белоруссии. Николай Федорович здоров, ни разу не ранен, дает понять, что скоро вернется домой. Лапшин слушал внимательно, кивал. Потом Вася рассказал про Митрохина.

— Прямо цирк был, Иван Михайлович, честное слово. Я как раз в приемной находился у Прокофия Петровича. Гляжу, Альтус туда прошел, Алексей Владимирович, за дверь за нашу за знаменитую, белую с золотом…

— Да уж дверь знаменитая! — усмехнулся Лапшин.

— Конечно, звонок. Галя Бочкова за телефон: «Товарищ Митрохин, к начальнику». Наш Андрюша — на полусогнутых, но когда туда заходил, эдак, знаете, огляделся, дескать, какая тут мелочь сидит в приемной. Еще не понимал. Наверное, много разных писем написал в инстанции… Уже после всего…

— Это точно, этот — писатель! — опять усмехнулся Лапшин.

— То-то, что писатель. Зашел, а вторую дверь забыл затворить. И в первой осталась щелка. Минуты три весь страшный суд продолжался. Сначала ничего слышно не было, а потом Прокофий Петрович, видать, из всех крепостных орудий сразу дал. Галя Бочкова обстрелянная, но едва со стула не упала. А на меня смех напал. Некрасиво, конечно, но вы знаете, как у меня на нервной почве…

— Да что ты! — удивился Лапшин. — Первый раз слышу. С чего это ты опять такой нервный сделался?

Вася пропустил вопрос Лапшина мимо ушей и рассказал дальше, как, пятясь, вышел из кабинета Баландина Митрохин, какой он был не то что бледный, а синий, и как в открытую дверь еще долго, словно «лев», рычал Прокофий Петрович.

— Короче, я для вас оформлял отпускные в финчасти и там опять напоролся на Андрюшу. Я — для вас, а он — для себя. В общем, получал расчет. С пламенным приветом…

Против ожидания, рассказ этот совсем Лапшина не обрадовал. Иван Михайлович даже ненадолго помрачнел и, отвернувшись от Васи, закурил, пуская дым в коридорную форточку.

— Ну, еще какие новости? — спросил Иван Михайлович. — Как личная жизнь? Как Лариса с тещей?

— Ревнуют меня, — со вздохом произнес Окошкин.

— И справедливо?

— Какая тут может быть справедливость! — воскликнул Вася. — Вы же сами знаете — Бочков в армии, вы — заболели, сколько нас осталось?

— Ужас!

— Вам — смех, а мне — слезы, Иван Михайлович. Я же молоденький еще!

— Мы моложе тебя были и Бориса Савинкова брали. Не жаловались.

— Так и я не жалуюсь, но только в отношении Ларкиной ревности…

— Как там Жмакин?

— С паспортом ему чего-то волынят, все бумаги есть, а Гвоздарев тянет. И Жмакин из меня душу мотает.

— Пустили его грузчиком работать?

— Это Давид Львович пробил. Они с Балашовой за него поручились, так что в этом смысле порядок…

Съев по рассеянности почти всю передачу, которую он привез Лапшину, Вася уехал, а Иван Михайлович, собрав все пятиалтынные в палате, спустился в вестибюль звонить Гвоздареву. Но Гвоздарев нынче в Управлении не был.

Во второй половине дня Ивана Михайловича выписали. Кадников, клюя носом, ждал в машине у ворот клиники. День был сухой, холодный, ветреный. Покуда Иван Михайлович шел по аллее к проходной, желтые листья шуршали под ногами.

— Осень! — сказал он, садясь рядом с шофером. — И как быстро повернуло.

— Да, ведь вы порядочно пролежали, — вздохнул Кадников. — Не день и не два. Куда поедем, Иван Михайлович?

Лапшин велел ехать «к парку» — так он всегда говорил, когда заезжал к Катерине Васильевне. И сердце у него стучало, когда поднимался он по знакомой лестнице и звонил в знакомую дверь.

Балашовой дома не было.

У стола, поджав ноги в шелковых носках, ел арбуз артист Днепров. Пиджак его висел на спинке стула, расположился он тут по-домашнему и, увидев Лапшина, почему-то присвистнул.

— Да, отдохнуть вам не мешает, — сочувственно сказал Днепров. — Вид у вас неважнецкий…

И добавил, усмехаясь: