Советский детектив. Том 7. Один год

— Мы попали в водопад! — сказала Катя. — И надо вылезать из нашей пещеры, потому что тут мы погибнем, как зайчики. Не забудьте только нашу «пресную воду».

— Ладно!

Он не слишком ловко вскарабкался на край ямы и подал руку Кате. Теперь дождь прекратился так же внезапно, как начался. Но им было уже все равно — оба промокли насквозь.

— Хотите знать один секрет? — спросила Катя. Она шла перед Лапшиным и обернулась, отжимая мокрые волосы. — Хотите? Вы здорово кряхтели, когда вылезали из ямы. Не такой уж вы гибкий юноша Аполлон. И то, что я в вас влюбилась, — это больше для вас хорошо, чем для меня. Ведь вы же старый человек.

— Так точно! — сказал Иван Михайлович.

— Старый старичок!

— Ага!

— Вам повезло?

— Невероятно! — закричал он, потому что в это мгновение обрушилась с грохотом волна. — Невероятно!

— Побежали!

Она протянула ему руку и побежала, волоча его за собой. Он порядочно задохнулся на подъеме, но бежал, боясь оступиться или наступить на Катину пятку. И едва мог отдышаться, когда они наконец остановились под пальмами. На террасе Дома отдыха в пижамах стояли знакомые отдыхающие и смотрели на Лапшина, переговариваясь, наверное, о несолидном его поведении. Балашова быстро взглянула в ту сторону и сказала Ивану Михайловичу:

— Хотите, я покажу им язык от имени и по поручению?

— По какому поручению?

— Ну, так в газетах пишут. От вашего имени и по вашему поручению.

— Послушайте, Катя, я никогда не знал, что вы такая.

— Дурачок! — серьезно и строго ответила она. — Вы же никогда не видели меня абсолютно счастливой. Вы всегда видели меня какой-то погано несчастненькой. И — дрянной! А сегодня я счастливая и прекрасная. И им, всем вашим на террасе, завидно. Они же видят, какая приехала к вам… Показать язык?

— Не надо! — попросил Лапшин. — Это же хороший народ.

Опять они пошли. Было нестерпимо душно, короткий дождь ничему не помог. И ветер был душный, и тучи словно давили сверху.

— Спасибо тебе, море, — неожиданно сказала Катя, — спасибо тебе, пещера, спасибо тебе, водопад, спасибо тебе, все!

И поклонилась из лекаренковской калитки — истово, как в церкви.

Нюта и дети встретили их аханьями и причитаниями, Лекаренко, бурый от выпитой перед обедом водки, вызвался «сгонять» за вещами Лапшина, Катя, порывшись в своем чемодане, сбежала вместе с Нютой куда-то в боковушку. Подрагивая бедрами, извиваясь спиной, пронеслась еще раз змея Нюта, размахивая утюгом с красными угольями. Завизжали близнецы в сенях, не то их укусил щенок, не то они его укусили — понять было трудно. Помощник шеф-повара принес лапшинскую казенную пижаму, туфли, полотенце. Иван Михайлович быстро переоделся за огромной печкой. Лекаренко, исполненный услужливой, деятельной старательности, поставил сушиться сапоги Ивана Михайловича, повесил возле печи гимнастерку, бриджи. Лицо у него было доброе, даже с детьми он не мог толком разобраться, они на него больше покрикивали, чем он.

— Давайте по рюмочке, Иван Михайлович! — сказал Лекаренко. — У меня перцовая, своей настойки! Чтоб не простудиться и чтобы благополучно вам с супругой отдохнуть.

— Ладно, — ответил Лапшин. — Спасибо, Лекаренко, за добрые слова. Давайте за семью за вашу и чтобы все было аккуратно.

— Это как?

— А так, — совсем тихо пояснил Лапшин. — Я, Лекаренко, старый сыщик, и глаз у меня наметанный. Больно много казенного добра у тебя. И черепица, и сарафанчики, и плащ клейменый, и вся посуда столовая, и скатерть. Зарвался маненько, а?

— Это так, это точно! — с готовностью согласился Лекаренко.

— Ты ж сыт, на кухне, женка у тебя хозяйственная, зачем воровать, — дружески и просительно даже сказал Лапшин. — Не надо, Лекаренко! Пропадешь!

— Ой, да, да, так, верно! — с легким стоном согласился помощник шеф-повара. — Ой, спасибо, что объяснили…

— А ты не знал?

Лекаренко прыснул в кулак, в кухню скользнула Нюта, велела Лапшину отвернуться и не глядеть без команды. Он отвернулся, вслушиваясь в восторженное аханье детворы и самого даже главы семьи, в легкие быстрые шажки Кати.

— Теперь входите в свою комнату без всякого стука! — сказала Нюта.

Он вошел и закрыл за собой дверь. Возле окна, в смешанном и неярком свете наступающих дождливых сумерек и нескольких свечей, стояла Катерина Васильевна в белом платье, с непричесанными, не высохшими еще волосами, с обветренным за нынешний день лицом, с мягким, настойчивым и глубоким блеском глаз. Руки ее были опущены, словно она не знала, куда их девать, и вся она как бы стеснялась себя самой, того, как безыскусственно хороша она и как ничего для этого не сделала, никак не потрудилась, даже над прической не задумалась. «Вот и вся тут, — говорил свет ее глаз, — вся, какая есть и какая родилась! Лучше я быть не могу, а хуже ты меня не раз видел. Нравлюсь ли я тебе, любимый человек, такая?»

Но ничего этого она не произнесла. Помолчав, чтобы он разглядел ее и порадовался, как она только что порадовалась сама на себя перед Нютиным зеркалом, Катя деловито и даже церемонно сказала: