Советский детектив. Том 7. Один год

Они сели за стол, покрытый скатертью, вышитой васильками, и налили водку в два стакана. Хмеля пил по-прежнему — ловко и быстро, и по-прежнему лицо его не менялось от водки.

— Значит, работаешь? — спросил Жмакин.

— Выходит, так.

— А у меня дельце есть.

— Хорошее?

Жмакин улыбнулся. Значит, работа у Хмеля работой, а дельцем все-таки заинтересовался? Недаром смотрит в упор.

— Какое же дельце? — спросил Хмеля, покашливая и наливая водку.

— Складишко один надо взять небольшой, — врал Жмакин. — Шоколад — ящики, марочные вина есть, коньяки дорогие, консервы, разная хурда-мурда. На продажу не потянет, а для себя пригодится, день рождения справить или красиво к девушке пойти, не с пустыми руками. Дельце чистое, сторожа не держат, опасности никакой. Сделали?

— Нет, не сделали, — ответил Хмеля, словно не замечая протянутой руки. — Ты ж, Алешка, карманник, щипач, для чего тебе соцсобственность брать?

— За мою жизнь тревожишься?

— Э, да брось, Жмакин!

— С чего мне бросать! Или ты мне зарплаты будешь платить?

— Да что, Псих, нам с тобой говорить, — лениво произнес Хмеля, — для чего?

— Хмеля! — предостерегающе, почти грозно сказал Жмакин. — Эй, Хмеля! — он поставил стакан. — Продаешь?

Хмеля молчал. Несколько секунд Жмакин внимательно его оглядывал, потом осведомился:

— Куда в гости собрался? Костюмчик приличный, бостон, что ли? На трудовые деньги построил или как?

Хмеля с тихим вздохом рассказал, что действительно собрался в гости к одному старому дружку, некоему Сдобникову. Вот и приоделся. Костюм же построен на трудовые, других денег у него теперь не бывает.

— Не продаешь, значит?

— Покупаю, Жмакин, — сказал Хмеля грустно и подергал длинным белым носом, — покупаю, и задорого.

— Что покупаешь?

— Все.

Он замолчал и опустил голову.

— Да ну тебя к черту! — крикнул Жмакин. — Не крути мне! Что ты покупаешь?

— Разное.

— Ну что, что?

— Три года на канале покупал, — сказал Хмеля. — По четыреста процентов выработки плачено, а на канале знаешь какой процент? — Он вздохнул и посмотрел пустой стакан на свет. — И купил. На! — Он порылся в кармане, вынул паспорт и протянул его Жмакину. — Чего смотришь? — вдруг изменившись в лице, крикнул он. — Чего разглядываешь? Думаешь, ксива? Не видал ты такого паспорта, Псих, в своей жизни. Все чисто. На, гляди! Хмелянский, Александр Иванович, год рождения, на! Видал? И не Хмеля! Никакого Хмели здесь нет. И попрошу! — Он стукнул ладонью по столу так, что зазвенели стаканы, но вдруг смутился и, забрав у Жмакина паспорт, отошел к шкафчику. — Да что говорить, — сказал он, — как будто я виноват. «Продаешь?» А того не понимаете… — Он что-то забормотал совсем тихо и улегся на свою белоснежную постель с сапогами, но тотчас же сбросил ноги и выругался.

— На сердитых воду возят, — сказал Жмакин, — шагай сюда, выпьем еще, Александр Иванович Хмелянский.

Хмеля сел к столу. Волосы его торчали смешными хохолками.

— Итого, перековали тебя чекисты? — спросил Жмакин. — Все в порядке?

— Все в порядке.

— А рецидивы бывают?

— Ничего подобного, — сказал Хмеля, — я, брат, строгий.

Он взглянул на Жмакина из-под очков и хитро улыбнулся.

— Законники, — сказал он, — юристы.

— И провожали из лагерей-то, — спросил Жмакин, — с оркестром?

— С оркестром. Костюм этот дали, — добавил Хмеля, — ботинки, рубашку.

— А здесь как же?

— Ничего.

— Ты за какой бригадой сидел? У Лапшина сидел?

— Сидел.

— А когда вернулся — был у него?

— Нет. В кинематографе встретил.

— И что он?

— Подмигнул мне.

— А еще?

— Велел зайти. Я, конечно, зашел. «Все, спрашивает, в порядке?» — «Все в порядке», — говорю. Посмотрел мой паспорт. Спрашивает: «Балуешься?» Я говорю: «Нет, гражданин начальник, с нас довольно». — «Да, говорит, иди, Хмелянский, будь здоров». Я ему: «Слушаю, товарищ начальник, до свиданьица». А он мне: «Нет уж, говорит, Хмелянский, зачем до свидания, наши свидания, говорит, авось кончились. Будь здоров!»

— С тем и пошел? — спросил Жмакин. Ему вдруг стало жарко до того, что он весь взмок.

— Да, — медленно и важно сказал Хмеля, — с тем и пошел. Может, чаю хочешь? — неожиданно спросил он.

Жмакин молчал.

— Ты ему теперь позвони, Лапшину, — сказал он погодя, — позвони, что, дескать, Лешка-Псих в Ленинграде, сорвался из лагерей. Также Жмакин и Володеев. Позвонишь?

— Позвоню, — в упор глядя на Жмакина, сказал Хмеля.

— Неужто позвонишь?

— Позвоню, — отводя взгляд, повторил Хмеля.

— За что же это, Хмеля? Чем я перед тобой провинился?

— Передо мной ты не провинился, — с трудом сказал Хмеля, — но как же я могу? Вот, к примеру, я работаю на Бадаевских складах, на разгрузке продуктов из вагонов. И вдруг, допустим, я узнаю, дескать, подкопались и делают нападение на наше масло. Как я должен поступить?

— Хмеля, — сказал Жмакин, — мы же с тобой в одной камере одну баланду одной ложкой жрали. Кого продаешь, Хмеля?

— Лучше бы ты ушел от меня, Лешка, — сказал Хмеля со страданием в голосе, — ну чего тебе от меня надо?

— А где я ночевать буду? — спросил Жмакин.

— Где хочешь.

— Я здесь хочу, — криво усмехаясь, сказал Жмакин, — во на той кровати.

— Здесь нельзя.

— Почему?