Советский век

Открытые и нелегальные формы организованной оппозиции стали невозможными. Но индивидуальные демонстрации, а также коллективные выступления с политическим подтекстом - беспорядки, стачки, выход из партии (под уважительным предлогом) - позволяют думать, что народ и партийцы все-таки не молчали.

Эта тема требует более подробного исследования, однако уже сейчас существуют новаторские работы и публикации документальных сборников, выполненные Олегом Хлевнюком либо под его руководством. Благодаря им впервые стало известно о многообразных формах оппозиции и протеста, существовавших даже тогда, когда, казалось, это было абсолютно исключено.

Одной из форм сопротивления стала волна самоубийств. Официальная пропаганда внушала, что самоубийство подозреваемого служит доказательством вины или свидетельством его трусости, но меры, предпринятые с целью уменьшить число подобных случаев, действия не оказали. Беспомощные перед лицом государственного террора, люди не видели иного выхода. Согласно одному источнику, самоубийств насчитывались тысячи. В 1937 г. только в рядах Красной армии (не считая флота) их было 782, на следующий год цифра выросла до 832. Самоубийства не всегда были поступками отчаявшихся людей - скорее они являлись актами мужества и протеста.

Две стратегии режима.

Социальные бури, вызванные «великим скачком», - массовые перемещения населения, текучка , необходимость контролировать те сектора, где кризис проявлялся наиболее остро, - принудили режим придерживаться двух стратегий поведения с противоречащей друг другу динамикой.

Во-первых, обращение к различным формам репрессий, для определения которых иногда употреблялся термин штурмовщина. Под этим словом подразумевалась организация больших кампаний для того, чтобы добиваться поставленных целей любой ценой.

Во-вторых, создание гипертрофированной бюрократии для контроля потоков населения с помощью перераспределения и отправки по соответствующим направлениям.

Следование этим стратегиям представлялось неизбежным, однако они явно противоречили друг другу. Мобилизация репрессивных сил шла параллельно с попыткой «регулировать» происходящее (или подменяла ее собой). Можно сказать, что «мистер Хайд» террора противостоял «доктору Джекилу» бюрократии, который был увлечен планированием и стабильностью, но сильнее всего желал сохранить за собой свой пост. И оба - «Хайд» и «Джекил» - были «винтиками» режима.

Политика кнута и пряника продолжалась и на пике террора. Кровавым эксцессам 1937-1939 гг. соответствовали свои колебания маятника. Неспособность придерживаться стабильного курса и прирожденная склонность к силовому ускорению заканчивались потерями, которые перед следующим витком мобилизации нужно было каким-то образом возместить. Упор на сконцентрированный силовой удар стал своеобразным знаком качества, подтверждавшим приверженность избранному курсу [32].

Какой бы ни была избранная линия, жесткой или умеренной, режим не ослаблял централизма, считая, что так и надо действовать в ситуации социального хаоса. У этого принципа была своя логика: гигантским предприятием нельзя руководить «снизу», на уровне местного управления невозможно достичь нужного результата. Однако централизм подобного масштаба, в свою очередь, оказывался источником неустойчивости. Сталинистский централизм сам по себе являлся порождением специфической ситуации: сильный центр сформировался в конце 1920-х, и его верхушка была слишком небольшой. Конфигурация власти была такой, что оценка текущего положения, диагноз, восприятие реальности и политическое устройство страны зависели от мнений и точек зрения крайне незначительного числа вождей. По мере осуществления «великого скачка» уже нельзя было управлять страной так, как до 1929 г., старые методы оказались «слишком простыми». Ведь то, чем надо было управлять, пребывало в постоянном движении.

«Текучка» в обществе и учреждениях была результатом набранной скорости и масштаба перемен. Избежать ее вряд ли бы удалось: ситуация могла измениться только с течением времени. Однако режим (особенно в начале 1930-х гг.), противостоя бурному социальному брожению, должен был немедленно решить грандиозные экономические задачи. Безудержный рост административного аппарата - в таком масштабе новое явление - оказался чреватым неминуемыми социальными последствиями. Административный персонал проявлял удивительную способность соблюдать и следить за собственными потребностями, желаниями и интересами и находил средства, чтобы их удовлетворять, еще до того, как научился должным образом выполнять свою работу. Таким образом, тот, кому надлежало заниматься решением проблем, порождал новые проблемы и беспорядки, и этот процесс соответствующим об разом отражал происходящее в те бурные годы.

Теперь поговорим о бюрократических структурах государства.

Бюрократический «ген».