Советский век

Все службы безопасности, включая внешнюю разведку, постоянно жили на грани катастрофы, таящейся в недрах режима, что было гораздо опаснее разведки или охоты за шпионами, поисков и задержания вооруженных контрабандистов, бандитов и прочего риска, связанного со спецификой их работы

Необходимость обеспечить себе историческое алиби было, без сомнения, в числе причин, заставивших Сталина начать в 1937 г. репрессии против партийных кадров. Ему казалось не обходимым уничтожить в памяти народа предшествующий исторический период и избавиться от тех, кто помнил, что происходило в те героические годы. Тщательно подготовленная месть не всегда осуществлялась хладнокровно. Иногда внутренняя энергия репрессий достигала огромного напряжения.

Проклятие Бухарина.

Ликвидация такой фигуры, как Николай Бухарин, - политически слабого, но интеллектуально развитого человека, с уровнем образования, бесспорно, выше сталинского, виновного в том, что (несмотря на молодость) он оказался в числе отцов-основателей партии и ее «любимцем», - проливает свет на склад мышления вождя и на его подход к делу. Все происходило в соответствии с детально расписанным сценарием - начиная с длительной духовной пытки, предшествовавшей публичному бичеванию, и заканчивая показательным судом и казнью [37].

Первые «маневры» начались в 1936 году. Бухарин был напуган, но не покорен, и его реакция на происходящее дает возможность понять один немаловажный аспект разворачивающейся драмы. Сначала Бухарин полагал, что у него наверху еще остались друзья, и даже написал Климу Ворошилову отчаянное письмо, прося помощи и поддержки. В письме он заявлял о своей невиновности, заканчивая послание словами: «Я обнимаю тебя, потому что не чувствую за собой никакой вины».

Клим Ворошилов был совсем не тем человеком, к которому в тот момент надлежало обращаться. Он показал письмо Вячеславу Молотову, и тот посоветовал возвратить его Бухарину с припиской: «Тебе следовало бы лучше покаяться в своих черных делах перед партией» и оговоркой, что если Бухарин не подчинится, Ворошилов будет считать его «негодяем». Ворошилов так и поступил.

Отчаявшись, осознав, что стал жертвой чудовищного заговора, Бухарин 15 декабря 1936 г. написал Сталину. Вспомнив один из его псевдонимов времен нелегальной деятельности в дореволюционной Грузии, он, как в добрые старые дни, обратился к Сталину: «Дорогой Коба!» - и писал, как подействовало на него знакомство со статьей в «Правде», направленной против «правых», а значит, и против него самого. «Она сбила меня с ног!» - откровенно признавался Бухарин.

Письмо заканчивалось так: «Я погибаю из-за негодяев, человеческих отбросов, отвратительных мерзавцев. Твой Бухарин». Эта напоминающая проклятие тирада, будто бы направленная против анонимных поганцев, всецело относилась к Сталину - трудно вообразить, что Бухарин, как бы ни был угнетен, не знал, кто держит в руках все нити. И вождь, конечно, понял, кого именно автор письма считал «отвратительным мерзавцем». Его мстительный ответ на мольбу о помощи и завуалированные обвинения в адрес Бухарина прозвучали во время тщательно спланированного спектакля - февральско-мартовского пленума ЦК 1937 года.

То, как Сталин срежиссировал этот спектакль и какую роль он отвел себе, воскрешает в памяти полусумасшедшего актера, заставляющего партнеров и публику (аналогично - членов Центрального комитета и гостей пленума) погрузиться в атмосферу коллективного безумия и навязывающего им собственные фантазии. То, что говорил Сталин, было бессмыслицей. Но предстояло не только уничтожить «врага». Существовала еще одна негласная цель: испытать членов ЦК при помощи хорошо замаскированной уловки.

На голосование поставили три варианта резолюции относительно «виновности» Бухарина. Первая предусматривала«арест и передачу дел НКВД». Очевидно, именно она была для Сталина наиболее предпочтительной, ибо влекла за собой смертный приговор, который, не исключено, последовал бы после пыток. Вторая резолюция не требовала ареста, но обязывала НКВД провести расследование. Третья означала фактическую реабилитацию и освобождение Бухарина. Здесь и была ловушка для членов Центрального комитета. Ни один из них не посмел проголосовать за третью резолюцию, а тем, которые предпочли вторую, пришлось поплатиться жизнью.