Советский век

Летом 1941-го 75 % старших офицеров и 70 % политических комиссаров служили на своих постах менее года, так что костяк армии не имел необходимого опыта командования крупными соединениями. Красная армия находилась в плохой боеготовности, что ясно показала трагическая война с Финляндией в 1940 году. Высокоточный анализ этого «победного поражения», проведенный военными и политическими лидерами, выявил откровенно жалкий уровень командования, обучения офицерского корпуса и координации действий различных родов войск. Но главный виновник - Сталин - в отчетах не упоминался.

Безумие 1937-1938 гг. никогда не повторялось в таком масштабе, хотя и продолжилось на более скромном уровне. В 1939 г. в партию вступил миллион новых членов и создалась видимость, будто бы все пришло в норму.

Этот резкий отход от массового террора, сигналом чему,как мы уже говорили, послужила ликвидация Ежова, на которого и взвалили все прегрешения, никогда не афишировался. Даже более того, была предпринята целая серия маневров, чтобы его скрыть. Объявили, что множество саботажников понесли наказание, как и те, кто оказался виновным в эксцессах в ходе борьбы с ними. Пропаганда, направленная против «врагов народа», продолжалась, временами - шумная и коварная, поскольку режим не хотел, чтобы создалось впечатление их полного искоренения. Машина государственного терроризма и ее деятельность были окутаны завесой тайны даже для высших официальных лиц. Политбюро провозгласило борьбу с «искривлениями», но в манере, превратившей ее в абсурд, поскольку она проводилась скрытно, и постоянно отрицалось, что нечто подобное существует.

Некоторые новые открытые документы из президентского архива немного приподнимают завесу тайны. На заседании Политбюро 9 января 1938 г. заместителю Генерального прокурора СССР Андрею Вышинскому было дано указание проинформировать Генерального прокурора о том, что неприемлемо увольнять человека с работы только потому, что его родственник арестован за контрреволюционные преступления. Это выглядело движением в «либеральном» направлении и должно было положить конец бесчисленным страданиям множества людей. Но на деле, даже если родственник был реабилитирован - то есть, другими словами, даже если государство вдруг признавало свою ошибку, - никто не мог об этом узнать.

В том же направлении действовало и предложение Верховного суда СССР Сталину и Молотову от 3 декабря 1939 г. о том, чтобы пересмотр приговоров за контрреволюционные преступления проходил через законную процедуру (долгожданная перемена!), но при заседании трибунала в упрощенном формате. Другими словами, даже если трибуналы признают совершенные ошибки, все должно было происходить таким образом, чтобы не привлекать внимания общественности к этим делам. Знаковой стала инициатива Генерального прокурора СССР Михаила Панкратьева, обратившегося 13 декабря 1939 г. к Сталину и Молотову с предложением не сообщать родственникам о пересмотре приговора в тех случаях, когда жертвы уже казнены.

Главным образом власть не хотела, чтобы методы, применяемые при следствии, вышли наружу. Стремясь избежать этого, Берия 7 декабря 1939 г. обратился к Сталину и Молотову с предложением, чтобы адвокаты и свидетели защиты не присутствовали во время «предварительного следствия» (где и применяли противозаконные методы), мотивируя это не обходимостью «предотвратить раскрытие того, каким путем производится следствие». Но даже в этом документе с грифом «совершенно секретно» Берия явно хитрил. На самом деле он хотел сказать: предотвратить разоблачение того, что следствие все еще велось по-старому.

Сам факт, что людей пытали (по личному приказу Сталина!) и заставляли насильно подписывать «признательные показания», никогда не упоминался даже в самой конфиденциальной переписке. Доверить это бумаге означало рисковать тем, что кто-нибудь из официальных лиц наткнется на эту информацию и ее разгласит. Все сказанное выше означало только одно: нельзя никому говорить о том, что кто-либо из тех, кого объявили врагами и саботажниками, а, тем более казнили за это, могли оказаться невинными. Нельзя было раскрывать и то, как были получены их признания, и то, что кто-то из реабилитированных уже казнен.