Советский век

Речь, которую Куйбышев произнес в начале 1929-го перед начальниками отделов, звучала по меньшей мере тревожно: «В нашем новом государстве ничто так не напоминает старый царский режим, как наша администрация». Он перечислил ее пороки (о которых нам уже известно) и пришел к тому же выводу, что и Ленин, а именно - побороть порочность этой администрации крайне трудно.

Злоупотребления и скандалы, связанные с дефектами административной работы, приняли такие масштабы, что встал вопрос о применении крайних мер. Но крайние меры помогли бы избавиться от нескольких жуликов, на месте которых тут же появлялись бы другие. Честных людей из Рабоче-крестьянской инспекции эта безысходность приводила в отчаяние. Ведь изначально предполагалось, что именно их комиссариат станет образцовым и именно поэтому будет обладать большей властью, чем другие комиссариаты. Оказалось, что и он абсолютно не отвечал требуемому стандарту.

Произнеся это, Куйбышев подчеркнул, что в его комиссариате внутренние разногласия тоже стали типичным явлением, что отделы не соглашаются с решениями друг друга, если считают их хотя бы в малейшей степени неудобными для себя. Органы высшего государственного руководства, которым надлежало координировать работу нижестоящих подразделений, оказались заложниками похожих склок. Их решения зачастую представляли собой не что иное, как результат деятельности «напористого большинства». Как заметил глава ЦКК-РКИ, высшие управленческие органы государства вроде Совета труда и обороны или экономических советов на региональном уровне, тоже не имеют достаточной власти в борьбе с административным ресурсом, поскольку обиженная сторона апеллирует в вышестоящую инстанцию - Совет народных комиссаров - и, как правило, добивается отмены решений.

«Словом, вы не найдете ни одной неоспоримой власти в этой системе», - подытожил Куйбышев. - И добавил: «... люди все еще надеются, что Рабоче-крестьянская инспекция может стать такой властью».

Может показаться невероятным, но, говоря об отсутствии неоспоримой власти, Куйбышев в качестве исключения не упомянул Политбюро, хотя, возможно, это было простой случайностью.

Политбюро самостоятельно искало способы исправить ситуацию, но исключительно путем вытеснения из аппарата старых кадров и подготовки новых людей. Это в наше время мы знаем о Сталине достаточно много, чтобы понять, что в его глазах «порочная практика» выглядела подобием саботажа, хорошо известного по первым годам революции, но только в более грандиозном масштабе.

Между тем даже в 1940 г., когда великие репрессии вроде отошли в прошлое, коммунизм «без искажений», особенно «без бюрократизации», все еще ожидаемый отдельными идеалистами, по-прежнему находился очень далеко.

В «Известиях» можно было прочитать изречения, звучавшие эхом слов Куйбышева, сказанных 12 лет назад: «Великое множество отделов и органов возникли в нашей государственной администрации, бесчисленные сверхструктуры, где служащие только пишут, выдают справки, отвечают на письма. И слишком часто этот бумажный поток абсолютно ни к чему не приводит».

Приведенную здесь цитату из передовой известинской статьи продолжало перечисление невероятного числа агентств по снабжению. В качестве примера был взят город Горький (Нижний Новгород). Именно в нем был выявлен явный переизбыток этих организаций - шестьдесят. Достаточно сказать, что каждый союзный комиссариат имел в нем несколько собственных агентств по снабжению с большим штатом и неуклонно растущими расходами. Эти агентства дублировали друг друга, поскольку, по сути дела, выполняли одинаковые задачи. В целом текущие расходы в Горьком возросли в два раза, и выпускающий редактор «Известий», писавший передовицу, никак не мог понять причины этого.

Однако сильнее всего тревожил факт, что подобное явление стало широко распространенным. Режим, породивший его, независимо от того, являлось ли это «прискорбное» явление следствием так называемой социальной мобильности или издержками роста бюрократии, в свою очередь подвергся испытанию и был вынужден реагировать на следовавшие одно за другим «чрезвычайные обстоятельства», каждое из которых воспринималось как угроза.

Подобное восприятие происходящего стало главной движущей силой сталинизма. Нельзя сказать, чтобы эти угрозы очень кого-то беспокоили; они были необходимыми режиму для мобилизации преданного ему контингента советских бюрократов и для оправдания террора.

Террор не оказывал явного дестабилизирующего фактора на систему. Лагеря и репрессии лишь увеличивали чувство нестабильности и беззащитности в обществе, постепенно охватившее все государство.