Советско-германские договоры 1939-1941 годов: трагедия тайных сделок

Разумеется, ни Сталина, ни Молотова, ни всю влиятельную обойму их ближайшего окружения в то время нисколько не волновала мысль о том, что с точки зрения морали и международного права совершено величайшее преступление: за спиной народов и государств, вопреки их воли и чаяниям келейно решена их судьба. Другие мысли и чувства обуревали в то время творцов германо-советских соглашений.

Из мемуаров Н, С. Хрущева явствует, что вечером 24 августа Сталин «в очень хорошем настроении» принял высокопоставленных военных и некоторых членов Политбюро. Он счел необходимым проинформировать их относительно подписания с Германией пакта о ненападении. «Где-то в душе, – вспоминал Никита Сергеевич, – мы тогда думали, если Гитлер пошел с нами на контакт, значит мы настолько сильны, что Гитлер не напал на нас, а пошел с нами на договоренность. Подобное толкование причин подписания договора нам очень льстило. Сталин сказал, что обманул их (Гитлера и его окружение – авт.). По его мнению, предстоящая война на какое-то время обойдет нас стороной – она непременно начнется между Германией, Францией и Англией… Гитлер хотел ввести нас в заблуждение,… но перехитрили его мы… Здесь велась большая игра – кто кого перехитрит, кто кого обманет». (Н. Хрущев. Воспоминания. Избранные отрывки. Нью-Йорк, 1982, т. I, с. 36,39; т. II, с.69).

Обуреваемый благостными чувствами, хозяин Кремля распорядился в срочном порядке провести внеочередную сессию Верховного Совета СССР: она собралась 31 августа 1939 года. Без какого-либо обсуждения делегаты единогласно (!) ратифицировали семь дней назад подписанный советско-германский пакт о ненападении. «Презентация» документа была поручена одному из его главных архитекторов – В. Молотову. В своей речи сталинский порученец говорил буквально следующее: «Следует, однако, напомнить о том разъяснении нашей внешней политики, которое было сделано товарищем Сталиным несколько месяцев тому назад на XVIII партийном съезде… Надо сказать, что в нашей стране были некоторые близорукие люди, которые увлеклись упрощенной антифашистской агитацией, забывали об этой провокаторской работе наших врагов. Товарищ Сталин, учитывая это обстоятельство, еще тогда (в марте 1939 года на XVIII съезде ВКП(б) – авт.) поставил вопрос о возможности других, не враждебных, добрососедских отношений между Германией и СССР. Теперь видно, что в Германии в общем правильно поняли это заявление товарища Сталина и сделали из этого практические выводы (Смех). Заключение советско-германского договора о ненападении свидетельствует о том, что историческое предвидение товарища Сталина блестяще оправдалось. (Бурная овация в честь тов. Сталина), …Договор о ненападении между СССР и Германией является поворотным пунктом в истории Европы, да и не только Европы» – заключил свою речь «товарищ» Молотов. («Правда», 1 сентября 1939 года)

Что-что, а уже с тем, что это был действительно «поворотный пункт в истории Европы» и не только ее одной, с откровениями советского наркома можно соглашаться без обиняков.

Разумеется, как уже отмечалось выше, совсем по-иному воспринимал создавшуюся политическую ситуацию Гитлер. Когда утром 24 августа в Берхтесгаден пришла депеша об успешном завершении переговоров, это сообщение вызвало у фюрера приступ маниакально-патологической исступленности, давшей выход его завоевательскому духу. По воспоминаниям присутствующих, он стучал кулаками по стене, вел себя как сумасшедший и кричал: «Теперь весь мир у меня в кармане. Теперь мне принадлежит Европа. Азию могут удерживать в своих руках другие». Своему адъютанту Бюлову он сказал, что только что совершенный шаг «произведет эффект разорвавшейся бомбы». На следующий день, 25 августа, когда около 19 часов вечера фюрер принимал уже в имперской канцелярии (в присутствии Геринга, Вайцзеккера и других) счастливого Риббентропа, он уже был убежден, что «свершил величайший подвит в своей жизни, который затмил собой все прежние успехи во внутри- и внешнеполитических областях».