Советско-Вьетнамский роман

– Нравилась? – удивилась Фан Ки Ну. – Почему в прошедшем времени? А теперь я вам не нравлюсь?

Они сидели один на один, на мягких циновках из рисовой соломы, в маленьком домике, и смотрели друг другу в глаза.

– Очень нравитесь. Я люблю вас всех, люблю вашу страну, ваш народ, вашу семью. Я люблю вас! Я не лгу. Но Светлану я тоже люблю, и она моя невеста. Мне стыдно.

– Почему вы стыдитесь? Разве вы не знали, что уедете? – удивилась Фан Ки Ну.

– Знал. И мне очень стыдно, что я обманывал вас. Я хочу попросить прощения. У вас и, если хотите, у всей вашей семьи.

– Не надо ничего просить. Они все знают. И я тоже знала, что вы уедете. Но даже недолго быть с вами – это подарок.

– Вы меня простили? – обрадовался Кашечкин.

– Вы меня не обижали. Мы доставили друг другу удовольствие, и должны быть за него друг другу благодарны. Вам ведь было хорошо?

– Да, – кивнул Кашечкин, – хорошо. Но мне стыдно.

– Бедный мальчик! Вы стыдитесь какой-то ерунды. Моя семья полюбила вас как мужа этого года, и мне следует гордиться вами.

Фан Ки Ну ласково посмотрела на него, а потом легким движением плеч сбросила с себя платье, оставшись обнаженной. Длинные, черные как смоль волосы стекали по плечам и прикрывали ее маленькую грудь. Она легким движением руки откинула их назад и замерла перед ним, тихо, одними губами шепнув:

– Иди ко мне, мой муж!

– Не могу, не могу! – Кашечкин покраснел. – Я честный человек, и не могу допустить низости по отношению к женщине.

Фан Ки Ну поднялась с колен, перешагнула через упавшее с плеч платье и подошла к Кашечкину.

– Бедный мальчик! – Она ласково погладила его по лицу. – Ты не можешь меня обидеть. Я настолько старше тебя, что ты и представить себе не можешь! Я пережила две войны. Я училась в Москве. Я родила сына. Я похоронила мужа. У меня погибла вся семья. А ты думаешь, что обидишь меня тем, что любишь женщину, до которой отсюда тысячи километров пути. У меня же никого нет! То, что ты больше года жил со мной, делает мне честь.

– А твои родственники?

– Это не мои родственники. Это семья моего погибшего мужа и семья моего сына. Они бы выгнали меня, но живут на твои подарки.

Ошеломленный Кашечкин пытался что-то сказать и не мог, не находя слов.

– Иди ко мне, герой! – снова поманила его Фан Ки Ну, обнаженная, похожая на девочку.

– Почему герой?

– Потому что все вокруг знают, что ты спас нас от гибели. Все тебе благодарны. Твоя слава возвышает всю семью. Все считают ее семьей героя. Вся твоя слава достанется нашему сыну, а родственники выделят и ему, и мне часть наследства.

– Что? Сыну? – Кашечкин попытался привстать, но Фан Ки Ну мягко усадила его на место.

– Так ты… – Кашечкин не знал, что и сказать.

– Нет, – она грустно покачала головой, – пока еще нет. Но сегодня можно надеяться на то, что да. Сегодня можно.

– Но мы же не женаты, – растерянно протянул Кашечкин.

– Так вот же я! – Фан Ки Ну опустилась рядом с ним, коснувшись его упругим бедром.

– Что же скажут люди? Что они подумают о тебе и обо мне? А впрочем, пусть думают что угодно! – Кашечкин торопливо расстегивал форменную рубашку. – Я тебе оставлю все, что у меня есть. Помогу. А люди пусть думают что хотят!

– Они подумают, что в их семье растет сын героя, и будут очень уважать меня, очень! Совсем не так, как жен американцев!

Фан Ки Ну расстегнула его рубашку и прижалась своей грудью к его груди. Они упали на циновку и крепко обнялись.

– Сына хочу!

Фан Ки Ну застонала в его крепких руках и выгнулась дугой.

Глава 27. Родина встречает американских героев

Как мы раньше выбирали губернатора?

Толстых дядек находилось штуки три

За которых платные ораторы

Драли глотки с ночи до зари

Дормидонт Народный

"Комсомольская правда»

Ноги у Мюррея зажили, и он уже мог ходить, опираясь на трость. Транспортный самолет перебросил его в Гонолулу, а там ему, как раненому, выделили место в гражданском самолете. Одетый с иголочки, в парадной форме, Мюррей, прихрамывая, поднялся по трапу. Он сел возле иллюминатора и с удовольствием потянулся. Впервые в этой новой жизни он летел не в кабине, и в его руках не было штурвала. Впервые он летел в полной безопасности, не испытывая угрозы в любой момент получить русскую ракету в лоб. Мюррей блаженствовал от этого сознания.