Совок 2

— Все правильно вы говорите, дорогая Пана Борисовна, все правильно! — покивал я головой навстречу возмущенной женщине, — Вы еще забыли упомянуть о ваших со Львом Борисовичем безупречных репутациях, которые в одночасье рухнут, если все пойдет не так и нас поймают! Я вам больше скажу, если попадемся, то Льва Борисовича с его диагнозом, может и не тронут, а вот нам с вами придется отправиться по ленинским местам. То есть, очень далеко на север. И очень надолго!

Говорить, что мне лично, как организатору, скорее всего, смажут лоб зеленкой я не стал. Это ее, точно бы, остановило.

У Левенштейн еще больше округлились глаза и она отпрянула от меня назад.

— Но при всех возможных издержках, это единственный шанс спасти вашего брата, Пана Борисовна! Один единственный! Вы ведь не хуже меня понимаете, что через полгода, а, может, через три месяца будет уже поздно. Ваших связей в Москве хватит на быстрый и беспрепятственный отъезд, но не более того!

От каждого моего слова бедная женщина горбилась все больше. Слез у нее уже не было и она просто судорожно всхлипывала.

— Никто не сможет вам пробить государственного финансирования на лечение Льва Борисовича за рубежом! Не принято в этой стране такое и вы это знаете гораздо лучше меня! — безжалостно добивал я ее сопротивление.

Говоря все это, я вспомнил причину озлобления на совок главного предателя двадцатого века, генерала ГРУ Полякова. Поляков геройски воевал в артиллерии с первого дня войны, с 22 июня сорок первого года. Войну он закончил с множеством боевых орденов. А, значит, трусом этот Поляков однозначно не был. Далее, без родственного блата и не будучи чьим-то зятем, сватом или братом, он пробился в элиту элит, во внешнюю разведку ГРУ. Стало быть, и мозги у него были. Когда он находился в зарубежной резидентуре, его трехмесячный сын заболел смертельной болезнью и на спасительную операцию понадобились четыреста долларов. Геройский ветеран ВОВ бабки на службе не крысил и необходимых для спасения своего ребенка четырехсот долларов в заначке у него не было. И тогда он обратился к своему руководству за помощью. Советская родина ответила, что тратить драгоценную валюту по таким несущественным поводам она считает нецелесообразным. Детеныш, честного офицера, проливавшего свою кровь за Родину, за Сталина, в результате умер. А отец того несчастного ребятенка, то есть, подлый мерзавец Поляков, после этого что-то для себя понял и пошел искать контакты с ЦРУ. Думаю, что на его решение повлияла в том числе и его хорошая осведомленность о том, сколько миллионов и миллиардов тех самых долларов его советская родина тратила и тратит по всему миру. На сытное содержание братской коммунистической шпаны и прочих террористических «красных бригад». В отставку он ушел в восьмидесятом, но бежать не захотел и в восемьдесят шестом его арестовали. Что характерно, на суде Поляков заявил, что не раскаивается и считает свое решение противостоять коммунизму, единственно верным.

То, что Поляков предатель и то, что его расстреляли по закону, оспаривать трудно. Да и ни к чему оспаривать очевидное. Но я бы рядом с ним поставил к стенке и тех, кто отказал в помощи его смертельно больному сыну. И тех, кто слал миллиарды американских денег «братским» режимам. Режимам, зачастую людоедским, в самом прямом смысле этого слова. Это они предатели в гораздо большей степени. Я бы вообще законодательно запретил любую гуманитарную помощь за пределы нашей страны. Я бы ее, эту помощь за бугор, приравнял к измене родине. По крайней мере, пока хоть один ребенок или старик из своего коренного населения не будет бесплатно и в полной мере обеспечен всем необходимым.

— Сергей! Сережа! — тормошила меня Левенштейн, — Ты чего? — я недоуменно уставился на нее в ответ, — Ты чего зубами скрипишь? Что я не так сказала?! — бабка Пана неодобрительно, но с какой-то непонятной надеждой смотрела на меня снизу в верх. Это она ждала, что я смогу ее переубедить, понял я.

Мысленно смахнув с мозгов паутину никому ненужной лирики, я обнял несчастную женщину и тихонько прижал к себе. Надо было срочно ставить ей мозги на место. А заодно и себе. Я уже помог умереть Соньке, да и болезнь ее отца тоже, скорее всего, не что иное, как следствие смерти дочери. А, значит, тоже на моей совести. И, без сомнения, в самом скором времени эта славная тетка также уйдет вслед за ними. Как дальше жить с таким знанием? Уже сейчас хотелось выть, а что потом? Взять из оружейки ствол и заплатить по счетам?

— В общем так, Пана Борисовна! — я придал голосу как можно больше уверенности и решительности, — Или мы с вами пытаемся спасти Льва Борисовича, или блюдем советскую законность и приличия. Но смерть его уже будет на нашей с вами совести! — я взял ее за плечи и отстранил от себя. А отстранив, врезался в ее глаза своим взглядом, — Он умрет! Я не хочу, чтобы он умер!

Из тетки будто бы выпустили воздух и она тяжело повисла на моих руках.

— Я тоже не хочу… — тихо прошептала она, судорожно вздохнув. — Что нужно делать? Говори!